Англичане и турки заняли Балаклаву, деревни Кадык-Кой и Камары и вообще всю окрестность Балаклавы; французы 18 сентября вышли к западу от Южной стороны Севастополя, где расположились лагерем у хутора Панютин вплоть до верховья Камышовой и Стрелецкой бухт.
В тот же день английский флагманский корабль «Агамемнон» и другие транспортные суда вошли в Балаклавскую бухту, которая традиционно считалась непригодной для стоянки больших судов. Англичане тут же обследовали бухту, сделали промеры, и суда, встав на отведенные им места, бросили якоря. Над Балаклавой взвился флаг Великобритании.
Балаклавская и Камышовая бухты стали отныне базами снабжения, соответственно, англичан с турками и французов.
После вековой привычной тишины, прерываемой шумом волн, скрипом уключин, призывными криками продавцов рыбы на деревянных причалах, Балаклава стала местом шумным и суетливым.
Началась оборона Севастополя.
А наши войска к середине сентября вошли в Севастополь, но через короткое время по приказу князя Меншикова неожиданно вышли из него и разбили лагерь в районе Бельбека. Сам Меншиков обосновался в городе.
Когда ему доложили о заходе английских кораблей в бухту Балаклавы, он не поверил, пока не выслушал рассказ старого грека о подробностях взятия Балаклавы.
Балаклавский порт, который в тогдашних учебниках географии был обозначен чуть ли не лужей и служил пристанищем мелких судёнышек греческих рыбаков и купеческих ботов, вдруг оказался пригодным для трехдечных кораблей. И всего-то надо было кое-где расчистить дно фарватера, чтобы бухта Балаклавы приобрела вид военного порта.
Выявляя места дислокации русских батарей, в течение сентября враг делал одиночные обстрелы. Экономя боеприпасы, защитники отвечали редким огнём. Эта перестрелка то замирала, то возобновлялись.
Кипучая деятельность Эдуарда Тотлебена и его рабочих, всё чаще работавших под неприятельским огнём, приносила свои плоды: насыпались брустверы, щетинились орудиями бастионы, рылись длинные траншеи сообщений.
Не сидели сложа руки и союзники: напротив редутов защитников по ночам они строили свои укрепления. А утром, как правило, начиналась короткая перестрелка: пушки русских бастионов разбивали построенное союзниками, союзники крушили бастионы защитников. И к вечеру работы по строительству с обеих сторон возобновлялись.
Усиливалась неутомимая деятельность в деле обороны Нахимова. Они с Корниловым соперничали, выказывая неслыханную отвагу (хотя этим в Севастополе было трудно удивить), а также проявляли быструю находчивость и распорядительность. Глядя на своих руководителей, бесстрашно стоявших у брустверов под градом летевших мимо них пуль, офицеры и матросы с гордостью говорили: «Заговоренные». Но каждый раз просили адмиралов поберечься. Оба руководителя уже стали привыкать к этому беспокойству подчиненных и не отвечали, продолжая часами внимательно, не пропуская деталей, разглядывать в подзорные трубы позиции врага. Корнилов произнёс:
– Молю Бога, Павел Степанович, чтобы штурм не начался. Ах, как его не хочется. Жаль, что союзники не подождали годика три, тогда бы мы не так их встретили… Три винтовых линейных корабля заложены… Опоздали, конечно, с постройкой, но… – Корнилов от досады вздохнул и, обшаривая подзорной трубой позиции неприятеля, добавил: – Успеть бы закончить укрепления…
– Тотлебен не знает продыху, днём и ночью роет и роет траншеи, строит бастионы, – ответил Нахимов. – Когда спит, не ведаю. Не зря Святого Георгия IV степени удостоен. По усердию и чин очередной, инженер-полковника, получил.
Однако угроза нападения противника к концу сентября усиливалась с каждым днём. Женщины Севастополя, догадываясь, что будет с ними после захвата союзниками города, ещё не зная о смерти маршала Сент-Арно, написали ему письмо с просьбой вывезти их на французском корабле в Одессу. По известным причинам ответа они не получили.
22 сентября эскадра союзников в десять вымпелов захватила Ялту и окрестности. Начался отвратительный грабёж захваченных территорий. Жители стали спешно покидать свои дома. В сторону Симферополя потекли обозы, по пути смешиваясь с покидавшими Гурзуф и Алушту местными жителями. И уже каждый человек, хоть немного смыслящий в военном деле, видел, что главная бомбардировка, штурм Севастополя, вот-вот начнётся.
А потом наступил страшный октябрь. Позже эта дата войдёт в историю ещё одним печальным событием.
Октябрь 1854 года
В ожидании неизбежной бомбардировки и штурма в конце сентября и особенно в первые дни следующего месяца некоторые жители Севастополя тоже стали покидать город. Купцы запирали лавки, отдавая часть товара, который не могли вывезти, в пользу армии. Горожане приносили в военные лагеря хозяйственную утварь и различные пожитки. Дворы морских и сухопутных ведомств были завалены всяким добром. Многие писари и даже простые солдатики порядком поживились при этом. Офицерские денщики ели конфеты и угощали ими женщин-строителей знаменитой Девичьей батареи, что располагалась на четвёртом бастионе, а порой приносили и своим господам, говоря: «Кушайте, вашбродие, тут энтого добра таперича валяется столько, что и девать некуды».
Раннее утро в Севастополе начиналось как обычно. Стоявшая до того ясная погода сегодня, 5 октября, ухудшилась. Город окутал туман. Стояла непривычная тишина, плотный ватный воздух гасил звуки.
Утренний перезвон склянок на кораблях затих, ночной бриз сменил направление, и морской ветерок, смешанный с запахом дыма, клубившегося из труб домов и от не успевших остыть ночных костров, заполнил улицы и переулки города.
Во дворах неказистых домов, окружавших Малахов курган и предместья, не сильно напрягаясь, отгавкали дворовые собаки, прокукарекали своё петухи. Замолчали даже вечно голодные собаки из самых трущоб Корабельной слободки.
На улицы вышли ещё сонные жители. Зевая, не реагируя на ленивые окрики унтеров, согнувшись под тяжестью ружей и ранцев, нестройными шеренгами зашагали солдаты. Провожаемые денщиками, из подъездов домов и разных там халупок-мазанок, торопясь на службу, повыскакивали офицеры.
В доках, адмиралтействе и понатыканных, на первый взгляд, в беспорядке разных портовых мастерских раздались грохот молотков и лязг пил.
Город проснулся, пришёл в движение.
Корнилов проснулся рано. Судя по отсутствию звуков шаркающих ног и скрипа половиц, слуга ещё спал. Владимир Алексеевич нехотя встал, накинул тёплый халат, зябко поёжился и, зевая, прямо из спальни прошёл в кабинет. Перед письменным столом, прогоняя сон, он сделал несколько резких взмахов руками, опять зевнул и сел за стол в кресло. На столе лежало начатое ещё вчера донесение светлейшему князю Меншикову.
По привычке адмирал придвинул поближе к себе канделябр со свечами, но зажигать передумал – света из окна хватало. Ещё раз зевнул: уж очень хотелось спать. Из открытой форточки потянуло прохладным воздухом, смешанным с дымком то ли от догоравших ночных костров с соседней улицы, то ли из трубы соседнего дома. Владимир Алексеевич громко и с удовольствием чихнул.
