Заметив оторопь заробевшего семейства, пан Адам тактично заметил:
– Прошу не смущаться, это первый мой прием за почти пятьдесят лет, захотелось вспомнить, как это бывало в прежние времена. Садитесь. Нет-нет, пан Михаил, вы во главе стола, в качестве виновника торжества.
– Назвался груздем, полезай в кузов, – Сергей решительно подвинул к себе стул и плюхнулся со всего маху на потрескавшуюся от времени кожаную с тиснением обивку.
Прислуга в лице горничной Адели и ее мужа Марьяна только носом повела: странную себе компанию выбрал благородный хозяин. Но панское дело – не мужицкая забота, хозяин всегда был с причудой, чего уж удивляться теперь?
Мишка нутром чувствовал, что-то не так. К чему это изощрение с разносолами? Тем более странно, что Еленскому всегда доставало одного яйца и тарелки ячневой каши, чтобы удовлетворить свои сверхаскетичные потребности. Тому же учил и Мишку. А тут удивительно. При чем тут день рождения? Для чего собирать родных? Вопрос вопросов.
Застольная беседа не клеилась. Братья тяжко вздыхали, не зная, каким из многочисленных приборов подступиться к красоте, вызывающе пахнувшей и заставлявшей сглатывать обильную слюну. Пан Адам, уловив настроение, слегка улыбнулся и прямо руками положил себе на тарелку кусок печеного петуха. Кивнул Стасю ободряюще, тот мигом понял, и дело пошло.
Ели от души, когда еще так придется? Да никогда.
Грустный пан Адам как мог подбадривал семью. Видно было: ему приятно, что все задуманное им и воплощенное горничной Адели, угощение приносит кому-то радость. Сам почти не ел, ковырял массивной вилкой в тарелке, вытирал заливавший глаза пот, градом катившийся с мертвенно-воскового лба. Заметно было, что мыслями Еленский где-то далеко.
Быстро насытившись, братья начали переглядываться, толкая друг друга под столом. Первым не выдержал Сергей.
– Прошу прощения у пана Адама, спасибо за гостеприимство, но у нас со Стасем есть парочка неотложных дел. Если позволите…
– Какие еще дела? – встревожилась Софья.
– Мам, – Стась встал, всем видом давая понять, что они с братом уже достаточно взрослые, что их решение свято не стоит на него покушаться. Пан Адам изобразил на исхудавшем лице улыбку, должную означать учтивое одобрение. Смотрелась она, впрочем, жутковато, будто оскал черепа, отчего маленькая Ганна даже от испуга открыла полный еды рот. Так бы и сидела, если б не мягкое прикосновение маминой руки.
– Что ж, ничего не имею против, панове. Древо жизни и зимой пышно зеленеет. Так устроен мир. Спасибо, что уделили нам частичку вашего внимания.
Скомканно раскланявшись, под удивленными взорами Софьи и Мишки, братья испарились, будто их и не было. Не успела Ганна вслух пожалеть, что братики не попробуют эти вкусные песочные пирожные, вылепленные в форме лебедей, как беседа приобрела серьезный характер. Девчонку тактично увела Аделя, пообещав той показать маленького жеребенка.
– Выпьем за мое последнее застолье.
Пан Адам посмотрел на Мишку грустными и слегка затуманенными болезнью глазами. Молча поднял старинный келих с бордовым, будто свежая кровь, вином.
– Пан Адам, нельзя гневить Бога. Только ему известно. У каждого свой срок, – выдавила из себя ободряющую улыбку Софья.
Мишка замер. Уж чего-чего, а нытья и меланхолии за паном Еленским не замечалось никогда.
– Пани София, будем считать, что пан Езус посылает мне недвусмысленные намеки, что дело движется к закату. Но сейчас не об этом. Меня волнует судьба Михаила.
– Да все нормально у меня, пан Адам.
– Не культурно перебивать старших, – заметила Софья, понимая, что старый калека ведет разговор к серьезной теме.
– Так вот. Мне бы хотелось оставить нечто памятное моему кхм… воспитаннику. Нет, не так, – смутился вдруг всегда уверенный в себе старик. – Моему другу. Да, как это ни удивительно. Да! Другу.
Пан Адам натужно закашлялся, приложил к ставшим вдруг пунцовыми губам льняную салфетку, выхаркал на нее сгусток крови и, едва смутившись, тут же бросил ее жаркое пламя камина.
– Имение и счета разгребут родственники, которых я в глаза не видел, таково уж римское право, ну, не нам менять традиции предков. Но книги. Библиотека. Немного наличности. Был бы рад, если б вы, пан Михаил, приняли. На память.
– Да не надо! – попытался протестовать Мишка, но осекся под суровым взглядом матери.
– Взамен не прошу ничего. Кроме обещания продолжить образование, ваше образование, пан Михаил, в Питерском университете. Я подготовил письмо моему давнему приятелю, профессору Шипило.
Наши роды дружили, и, как бы разумеется, должны друг друга поддерживать. Он человек слова и крови, думается, что обязательства предков для него, как и для меня, не пустой звук. Вот теперь – все.
Пан Адам протянул опешившему Мишке пухлый пакет коричневого казенного цвета.
– Прошу не вскрывать до моей кончины. На этом позвольте откланяться, ибо состояние мое не позволяет продолжить нашу милую беседу. Кушайте. Я сказал Аделе, чтобы собрала вам в дорогу. Прошу прощения. Кха-кха-кха-КХА!
Мишка и Софья с жалостью и удивлением проводили взглядом пошатывающуюся согбенную фигуру, величественно скрывшуюся за плюшевыми бордовыми портьерами, расшитыми золотыми скачущими всадниками, через столетия замахивающиеся на мир своими желтыми нитяными мечами.
… Скрипели полозья, от широкого крупа лошади валил пар, мимо проносились смутные очертания ночного леса. Мишка почти задремал, укутавшись в овечий тулуп, Софья и Ганна, пресытившиеся впечатлениями и обильной пищей, давно сдались и спали.
– Это что еще за хреновина! – Марьян от удивления натянул вожжи, лошадь остановилась, довольно зафыркав от неожиданного передыха. – Вона! Там! Матка боска!
Мишка и проснувшаяся Софья переглянулись. Через ночное небо по горизонту летели тысячи маленьких звездочек, кружились, завиваясь в сказочные узоры. Вылетали они из узкой полосы света, которая виднелась из-за высоких верхушек сосен и елей.
– Красиво как! – Мишка широко открыл глаза, стараясь хорошенько рассмотреть неожиданное чудо. Софья, напротив, схватилась за сердце, лицо ее побледнело. Чувствовалось, что женщина испытывает почти физическую боль.
– Гони! – заорала Софья.
– Куда? – удивился возничий.
– Туда, дурень! Хутор Лозовских! Горит! ГОНИ! Что им пусто было!
Лошадь дернулась под ударом кнута так, что пассажиры чуть не вывалились из глубоких застеленных сеном саней. Помчались.
Мишке передалось волнение матери. В голове складывались кое-какие предположения. Неожиданный уход братьев с приема, загадочные их переглядывания вкупе с однажды подслушанным и не забытым разговором в сарае порождали нехорошие предчувствия.
На фоне разгорающегося пожара стояли две темные фигуры. Сергей и Стась молча наблюдали за вихрящимися языками пламени. Лица их были суровы и неподвижны: до парней дошло, что после содеянного жизнь их уже никогда не будет прежней.
