* * *
Молодой мужчина, лежащий на широком подиуме, застеленном пестрым персидским ковром, судорожно задышал. Бледное его лицо начало розоветь с каждым вздохом. Сергей устремился сквозь остатки сна наверх, к жизни, к привычному материальному миру. Дышал жадно, ощущая почти на вкус дурманящий воздух прохладного утра. Не веря собственному счастью, пошевелил рукой, с наслаждением осознал: жив.
Потянулся, сел, недоуменно, спросонья всматриваясь в полутемноту задымленного помещения. Сладковатый пьянящий запах ударил в ноздри, пытаясь снова увлечь в пучину кошмаров, но Сергей, стряхнув с себя остатки сна, собрал всю волю в кулак.
– Господина. ГОСПОДИНА! – писклявый голос дедушки Лю окончательно привел в чувство. Сергей расправил плечи, с наслаждением возвращаясь в свое крепкое, тренированное тело.
Вспомнил свой образ: высокий, русоволосый, с пронзительными стальными глазами, шрам от ожога с левого края лба.
– Господина, не надо куриться, – старик-китаец склонился в учтивом поклоне, словно покорно ожидая удара палкой по торчащим острым лопаткам. – Господина находить смерть. Старому Лю ни к чему неприятности. Опий плохо. Китайца – хорошо, русский опий не надо. Помрет. По-о-о-мрет!
Сергей согласно кивнул, почти с ненавистью посмотрев на остывшую, странной формы трубку, длинным чубуком уткнувшуюся в снятую обувку. Отбросил трубку в угол выстеленного коврами помещения, начал натягивать сапог. Но накатившая эйфория от радости бытия не отпускала. Скрыв эмоции, окинул сухую фигурку китайца.
Дедушка Лю засуетился, подавая Сергею кепку-восьмиклинку и серый шерстяной пиджак.
– Э-э-э-э! Молодой, красивый, Сирегей! Зачем помирать? Рано помирать, – щебетал по-птичьи китаец, выталкивая рослого парня через низенький дверной проем в один из захламленных дворов Невского проспекта.
* * *
Осенью четырнадцатого года в моду неожиданно вошли бороды. Казалось бы, давно забытые. Носили их до сей поры лишь извозчики да старики из высшего чиновничьего сословия: вот они – маячат в каждой ресторации, оккупируя благородные собрания и выплескиваясь на проспекты.
В погоне за модным помешательством каждый сопляк пытался отрастить густую растительность на лице. Рынок среагировал мгновенно, заведения сменили вывески с «Цирюльня перваго класса господина Жако и К» на «Брадобрейня «Иван Капитонов и сыновья».
В моде стало все русское: от уличных соленых огурцов и пирогов с зайчатиной, за которую выдавали несвежую курицу, до обтянутых шелками могучих крупов дам. По мнению портных, такая одежда должна вызывать чувства самого низменного толка: похоть, густо замешанную на показной русской народности в виде большой жопы и бесстыдно выпяченной груди. Чудесные превращения малого в большое достигалось благодаря ватным лифам, отчего природное увеличилось у светских дам в разы.
Псевдонародность, псевдорусскость сделали кич необходимым атрибутом светской жизни. Благодаря талантливым художникам абрамцевской школы материализовался в товарах целый выдуманный былинный мир. Перестали удивлять расшитые птицами Сирин косоворотки, которые резко полюбились золотой петербуржской молодежи, сапоги со скрипом. И мебель с аляповатым цветочным орнаментом в стиле «ля рюс».
Особы экзальтированные, стремясь выделиться в серо-зеленой массе рядовых патриотов, цепляли на лацканы френчей ленточки, а иногда и банты в цветах славного российского триколора.
* * *
– О, смотрите, еще один бантоносец Потемкин! Все оттуда! Сверху! Отмашка дана из канцелярии сами понимаете кого! И, знаете, Сережа, я не удивлюсь, если дело-таки закончится погромами! – выразительные, похожие на черные жемчужины, глаза франтоватого Якова Цейтлина попытались поймать взгляд делового партнера и товарища по темным гешефтам Сергея Вашкевича.
– Не бойся, Яшка. С твоими деньжищами чего бояться? Сунешь в рожу червонец, небось, отстанут, – сквозь зубы процедил Вашкевич, которому вся эта патриотическая вакханалия тоже была не по нраву.
Нутром матерого контрабандиста чуял он, что показной мишурой отвлекают от чего-то по-настоящему важного и, скорее всего, готовят народ к какому-то грандиозному шухеру. Идеи бегут поперед лошади бытия и имеют свойство воплощаться самым непредсказуемым образом. Впрочем, тут и к бабке не ходи: в воздухе уже не то что пахло, а воняло большой заварухой.
– Червонцем тут не отделаешься, – грустно вздохнул Яшка, ковыряясь спичкой в белых, крупных, как чесночины, зубах. – Нам, Сереженька, надобно бы думать наперед. Прошло время костяных пуговиц и граммофонных иголок. Помада и пудра – тоже не товар, мелко. М-да, риск не соответствует навару. Вышли тут на меня серьезные люди, из одного авторитетного кагала… – Яков загадочно замолчал, провоцируя подельника.
– Ваши дела, – с показным равнодушием сказал Сергей, ловко увернувшись от брызг мчащейся пролетки.
– Вигода! – шально подмигнул Яшка и потер указательным пальцем о большой, будто пытаясь материализовать желтоватые купюры «катенек».
– Знаем мы вашу выгоду. Как только не будет нужды прикрывать твою тощую еврейскую задницу от таких же, как сам, не то, что меня, маму родную продашь.
– Ой, что сразу в амбиции? Сам не такой? Ну… все может быть. Кто б спорил? Но, пока у нас совместные дела, поверьте, преданнее партнера, чем Яков Исаакович Цейтлин, вам, пане Вашкевич, ой как придется поискать!
Трудно было не согласиться. Знакомство с Яшкой тянулось из прошлой жизни, когда залил он своей благородной кровью восьмого ребенка уважаемого браславского ребе Ицхака мощенный камнем видзовский постоялый двор.
Резали Яшку полоцкие урки, пытаясь выяснить, куда запропастились деньги, вкинутые из общака на контрабанду из Латвии. Яшка бегал по двору и орал, как в жопу раненный (что, в сущности, было правдой), что на груз напали злые пограничники, и он сам еле унес свои маленькие тощие ноги.
Так бы и зарезали бедолагу лютые, если б не веское слово Сергея, вовремя надувшего злых урок в секу.
– Эй, хватит. Я его покупаю, – в подтверждение серьезности слов Сергей вывалил из-за пазухи целый ворох выигранных мятых купюр.
Бандюки, Босой и Зэдлик, замерли. Со скрипом, но осознали, что проигранное стоит сейчас больше, чем ничтожная жизнь спекулянта. Молча сграбастали бумажки, пнули для острастки по разу рыдающее тельце и удалились восвояси по своим фартовым делам.
С той далекой поры проникся Яшка к Сергею безмерным уважением и своеобразной привязанностью. Так привязываются к талисману: вещь вроде бы и не нужная, но приносит удачу.
Надо ли говорить, что повозка с чулками почти на тысячу полновесных царских рублей стояла в заброшенной пуне, любовно укрытая перепревшей соломой, и грела дерзкое Яшкино сердце самим фактом своего существования.
Будучи от природы смекалистым, Цейтлин понимал, что теперь без прикрытой спины за его жизнь от Браслава до самого Полоцка не даст ломаного гроша даже самый глупый шлимазл, а тут сама судьба послала смелого и сильного парня, быстрого умом, почти как у самого Яшки.
