* * *
Сергей, понимая, что гремучий коктейль, круто замешанный на бедовом характере товарища и его страстью к деньгам, поставил Яшке условие: перед делюгой надо познакомиться с купцами. Яков нервничал, стараясь ускользнуть от острой темы, надеясь, что вопрос как-то рассосется сам собой. Ничего не мог поделать. В голове звучал вкрадчивый голос покойного деда, владельца керосиновой лавки, передавшего Яшке свой орлиный профиль и деловую хватку. «Яшка! – крутил у носа крючковатым пальцем дед. – Только шлимазл будет сводить продавца и покупателя! Зачем ты, когда они есть друг у друга? Разделяй и имей свой гешефт. Лучше копеечка в кармане, чем мильон в уме».
– Яша, нет вопросов, какое недоверие? – в который раз убеждал друга Сергей. – Мне надо понимать, с кем я имею дело, это ж моя голова полезет под пули. Что за люди? Стоит ли риск чего-то, кроме твоих красивых обещаний?
– Сережа! Это конспиративная сеть! Нас всех убьют, если я проболтаюсь. Вам нужен мой хладный труп? Или ваш собственный? Читайте Писание! Во многих знаниях многия печали! – едва не плакал от неуступчивости товарища Цейтлин.
– Тьфу на тебя! Значит, забыли. Буду искать богатеньких азартных картежников, риску почти никакого, карты наши – деньги ваши!
– А! Черт с вами! Я предупреждал… Хотите смотреть в лицо неприятностям? Таки их у вас будет! Я передам ваше желание, но пеняйте на себя. Страшные люди, смерть им сестра родная. Раздавят, как клопа, и не заметят. Хотел взять удар на себя, но, Сережа, одумайтесь, еще не поздно! Давайте-таки я встану между вами и этими посланниками ада?
– Завтра, у «Бернгарда» на Николаевской набережной. Там людно, хорошее место пересечься. Приводи, перетрем, утрясем все тонкости.
– Эх, зря… Не говорите потом, что не предупреждал, – Яшка разочарованно махнул рукой и сразу как-то осунулся и погрустнел.
… Через годы, вспоминая этот вроде бы незначительный момент, внутренне холодея, прислушиваясь к привычному трепыханию сердца, Сергей думал: «А что, если бы я не настоял на встрече? Неужели жизнь повернулась как-то иначе? Быть не может. Не может быть».
… К моменту стрелки с заказчиками все было спланировано, утрясены организационные мелочи: приобретены оружие (пару наганов и огромный маузер с пристегивающейся к ручке кобурой-прикладом), саквояж с дымовыми шашками, три телеги на рессорах и резиновом тихом ходу, бодрые лошадки, переносные газовые фонари «Сименс», комплект полицейской формы для Сергея.
Трое невзрачных мужичков, с которыми познакомил друзей Спица, вызывали доверие хотя бы тем, что больше слушали, чем говорили, не корчили из себя матерых уголовников, а, наоборот, всячески старались слиться с толпой.
Валет, Король и Туз даже имена свои разглашать не захотели, прямо сказав при знакомстве, что кликухи временные, мало ли как дела сложатся… «Приказчики», неприметные, невзрачные, но профи – так определил троицу для себя Сергей.
Спица, получив свою долю из занятых непонятно где Яшкой денег, отрекомендовал мутных типов просто:
– Туз ломает любой сейф на раз. Король был в охранке когда-то, отвечает за наружку, за ним отходы и «малины» отлежаться. Валет шмаляет с обеих рук в движении, две пули кладет одна в одну, если надо. Не вздумайте зажать долю. Люди они обидчивые и с хорошей памятью. Доверяйте друг другу, дети мои, – подмигнул дьявольской компании Спица, уходя по своим ныне мирным делам. На почти одинаковых в своей безликости физиономиях «приказчиков» не пробежало и тени.
* * *
– Почта! – окошко камеры приоткрылось, и на образовавшейся от ставни полочке появилась куча конвертов. Народ одобрительно загудел, вести из дома были доступным и едва ли не самым сильным наслаждением для многих сидельцев.
Стась не стал выстраиваться в общую галдящую очередь за письмами, вспомнил фразу отца: «Уважай себя, тогда и другие будут тебя уважать». Правда, внутри сидел подзуживающий бесенок, которому не терпелось разорвать тонкий конверт с рыжей казенной маркой. Понюхать, возможно, ощутить запах дома, рук мамы Софьи и чего-то еще, неуловимого, что и словами передать не получится, но оно было и есть в каждом письме.
В первом послании матери, между обычными наставлениями и пожеланиями, Стась узнал, что умер старик Еленский. Умер страшно, почти сгнив заживо. Библиотеку, завещанную Мишке, зажала далекая родня, какие-то двоюродные племянники то ли из Глубокого, то ли из Видз. Ганна пошла в церковно-приходскую школу. Мишка, наоборот, бросил учебу и устроился на винокурню к Мурашкевичу, который гоняет его с утра до ночи за гроши. Софья жаловалась, что остатки земли пришлось заложить, нечем было рассчитываться за налог, да и рук обрабатывать сотки не стало.
От ровных каллиграфических строк холодело на душе, а в мозгу раненой птицей стучала одна мысль: надо как-то выбираться из этого узилища, затянувшего и почти подчинившего стальной дух Стася бессмысленной в своей жестокости тюремной доле.
Следователь вызывал редко, и, судя по формальности вопросов, дело о поджоге было для него рутинным и не сулило никаких служебных выгод. Стась бубнил одну и ту же заученную фразу: мол, ехали мимо, увидели пламя, помогли, чем могли. На вопрос о личной неприязни к братьям Лозовским отвечал, что дружбы не было – это ж деревня, тут у каждого друг к другу сотни претензий, но живем, помогаем друг другу.
– Помогаете, видим-видим, как это у вас тут, – бормотал следователь, записывая показания Стася, старательно, от усердия высовывая кончик бледно-розового языка. В конце допроса, традиционно позевывая, интересовался, не объявлялся ли второй обвиняемый, были ли какие-то вести от брата.
Стась лишь отрицательно качал головой.
– Ничего, время терпит. Пока. Вы, если будет оказия, передавайте, что дело идет, и скоро уже могут быть результаты, – отчего-то подмигивал Мичулич, покручивая золотой браслет на запястье. Вздыхал и звонил в колокольчик, закрепленный на столе, вызывая сопровождение для Стася.
Тюремный быт был терпим, если бы не ежевечерние признания-воспоминания маньяка Беськова. Почему-то решив, что Сергей человек немногословный, а значит, не трепач, доктор в мельчайших подробностях, предаваясь дорогим для него воспоминаниям жутких убийств, описывал свои подвиги по «очищению планеты от мусора».
– Знаете, Стас, есть люди, а есть животные, которые своим существованием позорят идею Бога о создании чего-то подобного себе. И у этих существ нет права на жизнь, искупить свое бессмысленное существование они могут лишь страданием от заслуженной кары. Вы думаете, мне приятно было… как эту шлюху в Потерево… как она орала, умоляла не мучать. Человеческой своей частью я, конечно, сочувствовал этой сучке. Возможно, у нее на самом деле были дети. Только то ничего не меняет! Ибо аз – серп жнущий, а они суть – колосья, срезаемые по воле хозяина моего! И ей лучше гнить там, в яме, совсем рядом с поклонным крестом, потому как душа ее, освобожденная от развратного тела, сейчас пребывает в райских кущах вместе с мучениками и страстотерпцами.
– То есть вы не хотите убивать, доктор, и не получаете от этого удовольствия? – поддерживал разговор Стас, чуя, что может быть шанс каким-то образом обменять признания ублюдка на нечто важное для себя.
