– Сто тридцать седьмой, восемьдесят четвертый, седьмой, тридцать пятый… – монотонно бормотал верный Яшка сзади, высвечивая номера стоящих в тупике вагонов модным газовым фонарем. – О! Шестьдесят первый «вэ»! Вот он! Сережа!
– Вижу, – равнодушно, со странным спокойствием, граничившим с апатией, ответил Сергей, останавливая жестом нервно переминающегося с ноги на ногу товарища.
Вашкевич поправил натерший шею воротничок новехонького полицейского кителя, поглубже натянул форменную фуражку на глаза, пряча лицо от ненужных взглядов. Постучал кулаком в дощатую дверь вагона требовательно и бесцеремонно, так, чтобы сразу создалось ощущение: стучит тот, кто имеет на это полное право.
– Открывай, черт бы вас задрал. Заснули, что ли? – Сергей нарочито тянул слова, изображая голосом сонного, уставшего от еженощной волокиты служаку.
– Кто? – донесся из вагона такой же сонный голос.
– Ваша мамка пришла, молочка принесла… – процедил сквозь зубы Сергей.
– Чего? Вали отседова. Не положено! – По интонациям было понятно, что невидимый собеседник слегка напрягся.
– Транспортная полиция. Открывай, мать твою ети… Мне еще два состава проверять. Давай быстрей!
Послышался легкий скрип. Это охранник отодвинул в сторону невидимый глазок, чтобы поинтересоваться неожиданным ночным визитером.
– Документы, господа! Транспортные документы! Или я отцепляю вагон от состава! – Сергей постучал еще требовательней, чтобы заставить охранников понервничать и возмутиться.
– Деревня! Литеру читать не научили? Без досмотра! Катись к херам, пока по жопе надавали! – возмутился внутри второй охранник.
– Семенов! Отцепляй! Утренняя смена пусть разбирается, – устало, позевывая с нарочитым равнодушием, сказал Сергей, делая вид, что уходит.
– Э, служивый! Белены объелся? Стой. Я те ща покажу сопроводиловку, только пеняй на себя потом! Как фамилия твоя?
– Ну, Валько, к примеру. Ты документ покажь, потом разберемся. Много вас тут таких важных. А у нас рейд, промежду прочим! Шерстим всех, и кто с чинами, и кто со званиями, – Сергей сбавил тон, будто слегка испугавшись, чтобы охранники не почуяли угрозу.
– Я те, Валько, такой рапорт накатаю! Ты у меня на Сахалине комаров сторожить будешь. Рейд у них! Ночью, едрит-мадрид! – лязгнула защелка, и тяжелые двери отодвинулись в сторону, показав в проеме брюхатого охранника с замусоленной папкой в руках. – На, смотри! Только не обоссысь от усердия! Желтую полосу видал на транспортной? Залетел ты, служака! Предупреждал тебя, дурака! – злорадно изрек брюхатый, показывая стоящему внизу на рельсах «полицейскому» раскрытую папку.
– Ну, вижу. Сопровождение. Груз секретный. Все нормально. Чего орать? Так бы сразу… – Сергей сделал вид, что полностью удовлетворен серьезной бумажкой и вот-вот собирается уходить.
– То-то же! Тютя! Жди рапорт. Пакуй чемоданы, деревня! – собрался задвинуть двери брюхатый.
– Э! Стоп. А сопровождение? Почему один? Непорядок! – Сергей требовательно придержал дверину фонарем.
– Вот ты влип! Ты достать меня решил, а, Валько? Василий Михалыч, вылезь – посмотри на урода, привязался, как пес к помойному ведру. Генералом себя возомнил, проверяет, как мы службу несем.
– Ща, – затопал кто-то внутри.
– Рейд у нас. Не по своей воле. По службе, господа. Мне отчет писать. Просим прощения. Порядок такой, – Сергей жестко зыркнул из-под козырька вниз под вагон, где гримасничал Яшка, давясь от охватившего его нервного смеха.
– Вот он я. Смена в комплекте. Все? – рядом с брюхатым нарисовалась такая же опухшая со сна рожа. В темноте можно было подумать, что это браться-близнецы.
– Теперь порядок, – сказал Сергей и, подпрыгнув, одним резким движением выдернул нагнувшихся охранников вниз, прямо на железнодорожную насыпь.
Резкий тык в кончик могучей челюсти, тут же – второй, хлесткий – в висок. Брюхатый даже пикнуть не успел. Яшка что есть мочи бахнул лежащего ушибленного второго охранника фонарем по голове. Но вот, неожиданность, тот извернулся и ловкой подсечкой сбил еврейчика с ног, тут же вспрыгнул бешеной кошкой, быстро, на рефлексах, оседлав короткими, но мощными ногами бедолагу-еврея.
Если бы не Сергей, быть светлой голове Цейтлина размозженной точным ударом занесенного могучего кулака. Но удар по темечку рукояткой маузера заставил мужичину свалиться кулем и прилечь рядом с братом-охранником, временно переносясь в радужный мир утраченного сознания.
* * *
Природа ли, воспитание, или кровь – неизвестно, по какой причине, но голова у Стася всегда была светлой. И в школе схватывал слету, и позже, в работе на винокурне, решения принимал быстрые и правильные, предвидя события не на шаг, а на два-три вперед.
Вот и сегодня вечером уговорил недалекого кровосмесителя, соседа по нарам, Шахорского поменяться местами, отдав за такую услугу почти новые, справленные прошлым летом сапоги яловой мягкой кожи. Шахорский, довольно поцокав языком, перелег.
Маньяк-доктор, лишившись свободных ушей, обиженно отвернулся, закутавшись в куцее казенное одеялко, стараясь как-то отвлечься от могучего храпа довольного жизнью животного, по недоразумению господнему принявшего облик плешивого квадратного человека.
Ночной пронзительный свинячий визг, вперемежку с хрипами и бульканьем, заставил Стася подскочить, больно стукнувшись головой о верхний полог.
Тусклый свет дежурной керосиновой лампы освещал жутковатую картину: квадратное тело Шахорского изгибалось в конвульсиях. Выпученные его глаза лихорадочно вращались. Он еще не понимал, что такая сладкая и полная животных удовольствий жизнь утекает с каждой пульсацией густой черной крови, выталкиваемой все реже и реже сквозь толстые пальцы, прижатые к перерезанной одним точным ударом глотке.
Народ в камере всполошился и забегал. Только Рыжий не соизволил показаться из своего положенческого угла.
Стась, пожалуй, впервые так ясно ощутив результаты своих холодных расчетов, понял, что если утром не будет допроса у Мачулича, то выбора нет: придется убить Рыжего.
Невольно улыбнулся, вспомнив любимую отцовскую присказку: всегда есть два выхода, либо живым спереди, либо в виде дерьма – сзади. С этой мыслью Станислав Вашкевич попытался уснуть.
* * *
Черное-черное небо. Ни капли света, мрак, пожирающий сам себя, безнадежность, пустота, холод. Медленно, нехотя, тяжко, по миллиметру из-под темного полога великого Ничего выпутался светящийся краешек блеклого лунного диска.
Точно так же, синхронно, с призрачной мертвечиной появляющегося света Сергей по-звериному почуял, как в прежней пустоте черепа пробуждается осознание того, что он есть, что он жив, что он живая материя, существо слабое, болящее, дышащее.
– Что ж ты, дядька… что ж ты… как же ты… ты-ы-ы-ы… – тоненьким детским голосом причитала темь, распутывая ноги, освобождая дыхание от многотонной навалившейся глыбы. – Эх, ты, эх… Из мрака вылепилась хрупкая фигурка обгоревшей девчушки без лица. Фигура призывно взмахивала тонкой ручкой, приглашая Сергея искупаться в уходящей темноте, окунуться в прохладу, стать безмятежностью, утонуть навсегда.
