«Я тут, в Москве. Не наберу, буду жалеть. А Влада? Ничего! Не узнает, если я ей ничего не скажу. Поэтому не узнает. Позвонить? Ну! Почему б нет? Даже говорить не буду, просто послушаю голос».
Внутренний диалог не успел закончиться, а пальцы уже крутили диск, набирая заветные цифры.
– Алло? Говорите, я слушаю…
«Черт меня попутал! Зачем?! А голос все тот же, низкий, грудной. Ни с кем не перепутаешь. Ничуть не изменился, такой же, как двадцать лет назад. Полина. Единственная, потерянная моя любовь».
– Так и будем молчать? Говорите, или я кладу трубку.
– Постой! …Привет.
– Ты?! Здравствуй. Привет, Миша.
– У тебя голос… кх… тот же…
– Твой тоже не изменился.
– Да. Извини, что позвонил. Не мог не позвонить. Прости.
– Понимаю. Хорошо, что… смог.
«Зачем? Зачем ты это делаешь, идиот? У нее семья. И у тебя. Раны давно зажили, зачем ковырять? Пьяная скотина».
– Просто я в Москве. Подумал, что буду жалеть, если не позвоню.
– Ты все тот же, Мишка. Ничего ты не подумал. Вспомни. Я давно и глубоко замужем.
– Любишь мужа?
– Не твое дело.
– Ясно. Это ответ.
– Что ты хочешь? Позвонил? Отлично. Вот только не о чем говорить. Переговорено все. Забудь. Перегорело.
– Завидую тебе. Ты молодец.
– Приходится. А ты все так же? Без тормозов? Не отвечай. Это риторический вопрос. Ни к чему этот разговор. Не надо было. Хотя бы из страха, что в очередной раз назову тебя подонком.
– Я правды не боюсь. Подонок? Все так. Есть поступки, за которые прощения не будет никогда. Но всякий раз его нужно просить. Просить не только у тебя.
– Большой ребенок. Кого еще ты растоптал играя?
– Всех не перечислить, но я помню всех… Маму ударил, например… Она меня простила, наверное, там, не небесах. А вот я себя – нет.
– Ты пьян. И война. И я не девочка, готовая на все для тебя. И не время для самокопания. И… Спокойной ночи.
– Прости, Полина. Я тебя до сих пор…
Ухо резанул отрывистый звук коротких гудков. Михаил потянулся к помятой пачке «Беломорканала», одним ловким движением выбил папиросу, ловко подхватив ее губами, стиснул между зубами, чиркнул спичкой и замер, вглядываясь в дрожащий язычок пламени.
«Странная жизнь, вроде своя, а на деле вроде бы чужая. Кого любил – предал. Живу не с той. Живу ли? Существую. По инерции. Удобно зато: «крепкий тыл». Внешне – рай, которому завидуют и враги, и друзья. А что внутри? А там – ад раскаяния и пустота. Одиночество Иуды. Чего удивляться? Душу продал? Получай пекло душевное, тут. На земле. Впрочем, с полным фаршем бытовых благ. Все как положено. По контракту с бесом».
Горящая спичка обжигала пальцы, Михаил задумчиво улыбался, так и не прикурив: физическая боль слегка отвлекла от горечи закипающего на сердце черного гноя.
* * *
Около сотни дворов и пара десятков усадьб в округе – вот и весь узенький мирок Перебродья, всюду здесь знакомые глаза, или, того хуже, уши. Новости и сплетни разлетались по округе, откладывая личинки взаимных обид, роились в воздухе, словно обезумевшие от жары мясные мухи. Чесали языками все, от мала до велика, поэтому все тайное, передававшееся друг другу по большому секрету с неизменным условием «только больше никому», через пару дней становилось явным. Не удивительно, что в деревне все доподлинно знали, кто с кем и как, и в каком месте, и в какой позе, и какие подарки получились от этого.
Костел перебродские любили, любили так, как любят свой паб английские работяги, как клуб – джентльмены, как цыгане ярмарку, как любят грибы темное, поросшее мхом, место. Нарядившись, каждое воскресенье ревностные, и не очень, прихожане с удовольствием собирались на утреннюю мессу, чтобы вознести пану Езусу положенные ему молитвы о здравии и процветании, а затем счастливо предаться перемыванию скопившегося за неделю нижнего белья ближайших соседей. Где, как ни здесь, молодухе было узнать, что у кузнеца Гришки почти до колена, и, если постараться, то вполне возможно он даже встает. Что у Егорихи поросята заболели какой-то заразой, потому и продает она так дешево. Что Васька Бадяй ушел в примаки и гуляет от молодой жены со своей же тещей, а бедный тесть в ус не дует, поселившись на сеновале прямо у самогонного аппарата.
Лошади, картошка, аборты, инцест, болячки, подделы и заговоры – о, «магутны Божа», каких только тем не вырастало на праздной воскресной почве.
Впрочем, уважающие себя люди не особо обращали внимания на пересуды, ведя пусть не всегда праведную, но независимую жизнь. К таким относил себя и пан Мурашкевич. И не было ему дела, что судачили о его молодой женушке, мол, привез бесприданницу из Двинска, где та работала прислугой в трактире «Салютиньш», и что имел ее даже жирный карлик Салютиньш, когда доводилось увести красотку от троих своих нормального роста сыновей.
Было ли дело до пересудов Болеславу Львовичу, когда в руки залетела сладкая юная пташка, подарившая в одночасье начавшему было увядать телу жар яркой плотской любви? Да пусть хоть хвост прячет под крепким задом, рога под русыми кудряшками и копыта в изящных ботильонах – все одно: его Ядзя – цацка, какую поискать: ох, сладкая, точно соседская жена на сенокосе.
* * *
Наверняка Всевышнему присуще чувство юмора, иначе не жить бы в подвластной ему вселенной двуногим существам, возомнившим себя созданными по образу и подобию Абсолюта. Наплевав на приличия, выдав себе родословную, ведущую к рукам Создателя, человечество решило: можно творить на вверенной земле чего только бессмертная душа не пожелает.
Белобородый старец, восседающий где-то на небесном троне, наделив человека разумом, как оказалось, пошутил «вдолгую»: каких только безумий не совершалось при помощи дарованного божественного инструмента! И исчезнуть бы царю жизни по самомнению своему и дури, от своего же ума, кабы не божественное провидение и случай – указующие персты, которыми являет Господь милость самоуверенным тварям своим.
Вывернувшись из оков правосудия, Стас думал, что ухватил Бога за бороду, и сам черт теперь ему не брат. Но …случайность. Роковая, всегда приходящая так вовремя, или наоборот, случайность, ведущая по пикам судьбы, насаживая хрупкую душу на острие поражений, или же – проливая живоносный бальзам выигрышей и удачи. Но кто знает, может, тяжкая доля страдальца имеет целью возвести его на царский трон, а роскошь и благоволение судьбы несут баловня в сточную канаву жизни?
Услышав казенные интонации в голосе, требующем документы, которых не было по определению, Стас едва сдержался, чтобы в секунду не крутнуться ужом на сковородке – и поминай, как звали. Поздно что-то предпринимать, руки предусмотрительно перехвачены чьими-то крепкими ладонями, впереди – стена, позади натасканные на задержание преступников служивые.
