К массивным железным воротам то и дело подъезжали экипажи. Мишка с удивлением понял, что по большей части транспорт был не местный. По колесам на резиновом ходу вполне можно было предположить, что брички и здоровенные рыдваны приехали чуть ли не с Двинска или Постав, а может – чем черт не шутит, – и из самого Полоцка.
Из экипажей в сгущающиеся сумерки торопливо выскальзывали серые фигурки дам и кавалеров, отчего-то старающиеся спрятать лица под полями модных шляп и картузов.
Ворота гортанно скрипели, пропуская все новых и новых гостей, а Мишка никак не решался войти. Кто он посреди этой изящной публики? Мальчишка, голая ветка, прибитая волной случая к этим кисельным берегам роскоши и богатства. Но желание увидеть Ядвигу было сильнее обуревающих грустных дум. Скрипя зубами, залитый румянцем стыда, Мишка стукнул в ворота прилаженным для этой цели огромным кованым кольцом.
– Чаго табе? – донесся из-за ворот глухой голос лакея.
– Я… Прошу доложить, что прибыл пан Вашкевич с визитом! – дрогнувшим голосом выдавил из себя Мишка.
Врата в очередной раз заныли, отверзая навстречу юноше черную беспощадную пасть.
– А! Панич! Прощенья просим! Рады-с! Вы в списке гостей! – лысоватый, одетый в странную ливрею мужичок деловито показал жестом, куда надо идти.
От страха к горлу Мишки подкатил было желудочный сок, но, пару раз выдохнув, парень собрался с духом и поплелся по мощенной клинкерными кирпичиками дорожке к светящемуся в мертвенном свете газовых фонарей замку.
Неожиданности начались сразу же. В гулком холле замка некий странный человек в узком фраке, обтягивающем уродливый горб за непомерно широкими плечами, с полминуты внимательно изучал Мишку пристальным взглядом из-под черной карнавальной маски, чудом державшейся на огромном крючковатом носу.
Когда Марута было раззявил рот, собираясь сказать беспардонному горбуну что-нибудь этакое, тот, как-то не очень одобрительно хмыкнув, поежился и вытянул из кучи валяющихся на подносе масок одну и молча протянул ее Мишке. Юный Вашкевич, усиленно делая вид, что такой маскарад в принципе привычное для него дело, учтиво кивнул, приняв бархатный аксессуар, и тут же водрузил его себе на лицо. Маска легла криво, закрывая практически весь обзор. Едва не запаниковав от нелепости ситуации, Мишка чуть замешкался, и, сгорая от собственной неловкости, все же закрепил маску более-менее правильно, нащупав сзади пару невидимых платьевых крючков.
Глаза не очень попадали в прорези, впрочем, подобная мелочь мало трогала сердце юного искателя приключений. Еще мгновение, и почти наощупь, но уверенной походкой завсегдатая светских раутов Мишка зашагал вверх по широкой мраморной лестнице навстречу неизвестному, которое обещало быть не только приятным, но и жутко необычным.
Огромный зал для приемов был заслуженной гордостью владельца винокурни Мурашкевича. Еще на стадии проекта он высосал мозг и виленских, и рижских архитекторов, требуя втиснуть в почти готовые чертежи все новые и новые задумки своей не очень здоровой фантазии.
Если быть честным, то «граф» хотел «нечто этакое такое», присущее могучим мира сего, что-то, внушающее благоговение и трепет, но при этом не напоминающее костел или церковь. Желание того, кто платит, – закон, но лишь в том случае, когда хозяин сам понимает, в каком направлении хочет двигаться. В случае с Болеславом Львовичем работа отягощалась переменчивыми снами и серьезными перепадами настроений, зависящими как от погоды, так и от сезонности рынка спиртных и прохладительных напитков.
Уставшие бороться с переменчивым настроением заказчика, архитекторы запили водкой свой порыв подзаработать на строптивом богатее и, бросив заказчика один на один с декором фасадов и внутренней отделкой, умчались в свои столицы к, может быть, менее щедрым, но куда как более адекватным заказчикам.
Деятельный от природы Болеслав Львович не стал горевать. Вооружившись картинками из журнала «Вокруг света», собрав щедрыми посулами всех художников и резчиков с округи. Устраивая скандалы и брызгая слюной, едва не схватив кондрашку, перебродский нувориш со скрипом и душевными муками как-никак закончил отделку, прагматично решив, что идеальное живет лишь в его голове и что придется смириться с интерьером, выглядевшем «с большего вроде бы так».
На не испорченного просветительской прессой Мишку зала произвела гнетущее впечатление: все эти стены, обтянутые кроваво-бордовым шелком, огромные бронзовые люстры, пронзающие глаза черными отблесками венецианского стекла; гипсовые атланты, страдальчески гримасничающие в сполохах искусственного света, не столько от тяжести резного потолка, сколько от многочисленных змей и горгулий, опутавших их могучие торсы.
Пытаясь как-то прийти в себя от гнетущей атмосферы помещения, Мишка задрал было голову, но лучше бы он этого не делал: мастерски исполненная резьба на потолочных панелях изображала сцены Страшного суда в полном представлении об эпическом событии отставного поручика, чахнущего вдали от светской жизни. Старик Иероним Босх прослезился бы, увидев сие творение деревенских мастеров. Мало того, что силуэты мучимых чертями и животными голых людей были налеплены без всякого понятия от композиции, они при этом сами были уродами. Не по прихоти заказчика, впрочем, а в соответствии с полным неведением самодеятельных художников о золотом сечении, пропорциях тела, перспективе и анатомии.
Посему на потолке усадьбы Мурашкевичей получилось действие еще более жуткое, чем сам Страшный суд. Тут карлики с огромными головами и ступнями, чуть ли не вполтела, корчились, насаженные анусами на детально вырезанные массивные столбы, долженствующие олицетворять не то пики, не то чего похуже. Где-то по краям циклопы жрали летучих мышей размером с собаку, а в центре – волки и кабаны с грустными человечьими глазами рвали на части толстозадых деревенских венер, которые недоуменно и как-то даже стеснительно улыбаясь, напряженно заламывали долу кривые неимоверно длинные руки, изогнутые витиевато и в самых немыслимых плоскостях.
Мишка отметил, что весь этот эклектический фарш из крестьян, царей, чертей и мифических единорогов и драконов был обрамлен в добротный церковный орнамент с крестами, завитушками и свастиками.
Ошалевший от увиденного, он не заметил, как оказался в толпе непринужденно болтающих о погоде и прочих незначительных мелочах гостей. Весь празднично разодетый цвет провинции был в таких же, как и он, черных масках, различающихся лишь фасонами и материалом: бархатные, суконные, твидовые.
Публика была разношерстной. Среди массивных купеческих фигур во фраках и кремовых жилетах, туго обтягивающих крепкие пузики, украшенные золотыми цепями от карманных часов, тут и там мелькали хилые канцелярские крыски, вечно согбенные, с манжетами, в которые намертво въелись пятна фиолетовых чернил. Дамы вертели массивными бедрами, обтянутыми по последней парижской моде серебристой и коричневой парчой. Театрально обмахиваясь веерами, они отчаянно стремились привлечь внимание галантных кавалеров к глубоким декольте своих вычурных платьев, в которых ленивыми совятами гнездились дебелые, умело подоткнутые ватином, груди.
