* * *
– Знакомьтесь! Это Михаил, тоже студиозус, как я и вы, барышни! Мишка у нас – будущий писака, граф Толстой. Миша, это Полина, это Влада. Как здорово, что ваши подруги не пришли! Хм, пардон, не то. Хорошо, говорю, что у вас два лишних билета, а у нас – два жаждущих впечатлений организма! Дамы, не переживайте. Миша получит гонорар, и мы тотчас же рассчитаемся!
– А мы не волнуемся, господа. Так или иначе, не пропадать же местам, – Мишка поймал себя на том, что удивился, как миниатюрная девушка может обладать таким глубоким голосом.
– Ты чего?! Неудобно! – прошипел на ухо приятелю покрасневший, как забытый на углях утюг, Мишка, а сам улыбнулся слегка озадаченным напористостью маленького человека барышням.
Высокая, плотная, с грубыми чертами лица Влада широко улыбнулась в ответ, продемонстрировав безупречный ряд крупных зубов. Полная противоположность подруге, миниатюрная Полина лишь приподняла уголки губ и быстро, оценивающе пронзила взглядом Мишку. Впрочем, через мгновение фарфоровое личико студентки приобрело то нейтральное выражение, которое присуще хорошо воспитанным девушкам из порядочных семей.
– Неудобно вшей ловить ногами, – шепнул в ответ Костя и довольно показал жестом на вход в шатер, охраняемый бдительной двухметровой билетершей с черными юношескими усиками над верхней губой. – Пр-ро-шу!
– Я не могу! – с тоской выдавил Мишка. – Мне брата дождаться надо.
– Как говорят у меня на родине, твой цирк, твои обезьяны. Как хочешь. Идемте, барышни! – Костя бодрым шагом направился к суровой билетерше.
– Сделаем проще! – Влада протянула один билет Мишке. – Сектор «А». Приходите, Михаил, когда справитесь.
– Спасибо, – Мишка улыбнулся, но почему-то не Владе, а Полине, которая, едва заметно кивнув ему головой, последовала ко входу в шатер. – Я постараюсь! – крикнул ей вслед Мишка. Влада, по-видимому, приняв восторженный ор Мишки на свой счет, так же громко ответила:
– Мы будем ждать! – И радостно помахала ему ладонью в лайковой белой перчатке.
Мишка с легким недоумением смотрел на матерчатый полог шатра, под которым скрылись странные барышни. Он вслушивался в лязг и завывания циркового оркестра и поневоле сожалел, что приходится ждать брата, вместо…
Впрочем, юный Вашкевич быстро отогнал наклевывающиеся дурацкие мысли: « К чертям увлечения! Только продажная любовь. Все женщины – сволочи и предательницы. Подпись. Печать».
Только вот память снова и снова услужливо подсовывала воображению облик маленькой стройной Полины, которая сидит вот там, совсем рядом, стоит лишь предъявить усатой тетке клочок бумаги, медленно намокающий в потной ладони.
* * *
Внизу на покрытой цветастым китайским ковром тахте сидел человек, плотно затянутый в черную лайковую кожу. Кожаная кепка, кожаный френч с двумя рядами костяных пуговиц, кожаные галифе, плавно перетекающие в надраенные до блеска высокие сапоги.
Сергею показалось на мгновение, что перед ним сидит странное земноводное, по прихоти опиумного опьянения обернувшееся человеком, но сохранившее при этом всю свою скользкую отвратительность.
Человек замер. Сквозь тонкие стеклышки пенсне, сидящего на самом кончике орлиного профиля, он вперился в Сергея оловянным, ничего не выражающим взглядом, отчего еще больше стал похож на огромную, свернувшуюся в спираль, лоснящуюся кожей гадюку.
«Тот ли Цейтлин? Ну да, похож. И не похож одновременно. Как будто того Яшку умертвили, а потом выкопали, приодев для страху во все черное», – подумал Сергей.
Внутренне ему хотелось, чтобы прежняя ярость к товарищу-предателю выскочила наружу, как заморский чертик из табакерки. А дальше бы руки сами разобрались, что делать.
Но нет. Ничего подобного не происходило. Человек на цветастом ковре был похож на Яшку Цейтлина не более чем тело мертвеца похоже на своего прежнего владельца.
От Яшки, выстрелившего в спину в ту злополучную ночь, осталась только внешность, общий вид, с робкими следами выпотрошенных куда-то на тюремную помойку прежних задора и лихости.
– Проходите, Сережа. Я не укушу. Не бойтесь, – голос его не изменился, но приобрел те холодные интонации, которые появляются лишь с годами лишений и суровой борьбы за выживание.
– Я, как помнишь, мало чего боюсь. А вот ты осмелел. Или память подвела? За мной – пуля для тебя. Надеюсь, помнишь, за что, а, Цейтлин?
Человек-гадюка поморщился, подергал скулами, всем видом показывая, что огорчен тем, как беседа катится не в ту сторону. Шмыгнул длинным горбатым носом и намеренно тихо, чуть ли не шипя, выдавил заготовленную заранее тираду:
– Сережа. Наши с вами уголовные приключения давайте оставим там, в темноте общего прошлого. Ведь я теперь не тот Яшка Цейтлин, а просто товарищ Гвоздев. Партийная кличка, приклеилась, знаете ли, намертво. Мы же с вами соратники нынче. Коллеги, так сказать, по борьбе с мировым капиталом. Видимо, судьбе было угодно устроить так, что я с некоторых пор руковожу таки ячейкой, в боевом крыле которой вы числитесь. За Боже ж мой, прошу смириться с этим грустным фактом.
– Что за…
– Чертовщина? И не такое бывает, – Яшка ощерился крупными лошадиными зубами. – Предупреждая дальнейшие вопросы, я у вас по поводу завтрашней экспедиции на Северный фронт. С поручениями и инструктажем. Видите ли, это я принял решение о вашей с Мирой совместной поездке. В честь старой дружбы. Хотя муж вашей, кхм, знакомой был несколько против.
– Сука ты, Яшка. Думаешь, завалить тебя партийная дисциплина помешает? Не попался ты мне сразу… А сейчас… Руки не охота марать.
– Ох..Ну как же вы не поняли, нету Яшки, пришел ваш руководитель товарищ Гвоздев. Я тоже таки рад вас видеть, Сереженька. А что касается наших давних дел, то, каюсь, таки хотел проглотить весь кусок. Ну, не вышло. И вам не судьба была, и мне. И что такое деньги, Сережа? Орудие, чтобы добыть влияние, не больше того. Спасибо товарищам по каторге: показали, разъяснили. Деньги – чушь, лопата, которой расчищают дорогу к своей свободной воле. Это факт, увы, – черный человек вальяжно закинул ногу за ногу, порылся в карманах и, достав оттуда жестяную коробочку от монпансье, подцепил на длинный ноготь щепотку белого порошка. – Зачем куда-то копать, если главный приз валяется на обочине? Присаживайтесь, Сережа, наша с вами беседа обещает быть долгой, как Екатеринбургский этап, шоб ему пусто было.
* * *
Запеченный в печи заяц выглядел аппетитно, но Лаевский лениво и не в настроении ковырялся в тарелке серебряной вилкой.
Полковника одевали грустные думы: «Надо же, так опростоволоситься перед войсками. Как бы не стать посмешищем. Досадная слабость. На бумаге все проще. О, все эти трупы…Ужасно! Отвратительная необходимость».
– Алеша, будьте добры, – Тимофей Ильич кивнул в сторону уже несколько раз пустевшего лафитничка.
– Всенепременно-с.
Адъютант с готовностью наполнил рюмку. Лаевский одним жадным глотком опрокинул прозрачную «Смирновку» в широко открытый рот, занюхал корочкой хлеба и тут же жестом показал наполнить еще.
