Сергей мгновенно смекнул, нет, обычное заговаривание зубов с таким типом не прокатит, тут надо искать нарыв в слизи, что у этой твари заменила душу. Надо качать, искать его, а потом давить! Давить на больное нещадно, пока Бес не начнет захлебываться в фонтане переполняющего больной разум гноя.
– Что ж так? А, Бес? Вместо того, что б помыть, причесать, спать положить, привязал вот к стулу. Шалишь, брат?
– Ага, шалю. Немножко. С твоей подружкой поиграюсь. Потом с тобой. Вы смешные.
– С Мирой, что ли? А где она? Неправильно как-то. Я тут, она там.
– Да. Неправильно. Смотри. Так будет веселее развлекаться. Всем, – с неожиданной для щуплой фигуры силой Бес одним движением развернул стул с Сергеем на сто восемьдесят градусов.
Зрелище, открывшееся Сергею, заставило сердце подпрыгнуть до самой глотки, по телу побежали полчища холодных мурашек, а лоб покрылся холодной испариной.
Обнаженная Мира лежала на железном хирургическом столе, видимо, давно, так как ее запястья, привязанные к каркасу, посинели и отекли, а щеки опухли и раздулись от огромного тряпичного кляпа.
– М-м-м-м… – задергала конечностями женщина. Бес часто-часто, по-птичьи, похлопал веками. Ноздри его расширились, он шумно втянул воздух, будто пробуя на вкус сгустившийся в нем запах ужаса. Тонкие губы доктора растянулись в некоем подобии улыбки, и он, точно пародируя интонации Миры, промычал в ответ:
– М-м-м-м…
Сергей подумал, что положение голой беззащитной Миры пугает его не так, как разложенные у изголовья стола хирургические инструменты, недвусмысленно намекающие о планах сумасшедшего.
Чтобы как-то отвлечь начавшего заводиться Беса, Сергей снова затараторил.
– Операция? Что будем лечить? Давно ли практикуешь? А лицензия на врачевание в приватном порядке имеется? Эй, Бес, к тебе обращаюсь!
– Тсс. Не шуми. Ты же портишь все. Что? – Бес явно прислушивался к чему-то, слышному ему одному. В голосе доктора Марута уловил просительные интонации, потому заговорил громче и быстрее. Вот она тема! Теперь, только бы развить…
– Ты же слышал! Отпусти их! Тебе ж ясно сказали, Бес! Ты же не такой дурак, чтобы спорить?!
– Что? – доктор опять дернул головкой, но на этот раз в направлении Сергея. – Ты тоже? Слышишь?! Нет. Они не это сказали.
– Конечно, слышу! Только ты отвлекся. Дрянь! КАК ТЫ СМЕЕШЬ ОТВЛЕКАТЬСЯ, когда тебе говорят важные вещи?!
Бес замер, но уже через мгновение фальшиво запричитал:
– Я не хотел… я не хотел. Прости! Простите меня! Я буду очень внимательным! Я буду послушным мальчиком! Снова увлекся. Мне было так плохо…
– Развязывай давай!
Доктор сложил на груди ладони и начал заворачивать пальцы в замысловатые фигуры.
– Не-е-е-е-т… не-е-е-т… уговор… это мое! Добыча! Договаривались. Не-е-е-т!
Сергей, подавляя внутреннюю тошноту, вперился в бессмысленные глаза душевнобольного и, собрав в кулак остатки самообладания, попытался подавить волю безумца жесткими презрительными интонациями.
– Дрянь! Мерзкий мальчишка! Это не твоя добыча! Попробуй ослушаться и… Помнишь?! Вспоминай!
Лицо Беса вдруг превратилось в маску, разгладилось и стало совсем детским. Он приоткрыл рот и задышал часто-часто. Чувствовалось, что в его больном мозгу разворачиваются какие-то неприятные воспоминания.
Бес закатил глаза и вдруг начал крутиться вокруг собственной оси. Вращаясь все быстрее и быстрее, он дергался в конвульсиях и тонким мальчишеским голоском всхлипывал:
– Я большенебуду, я большенебуду, ябольшенебуду, ябооооольшеееенееебуууудуууааааааааа!!!!
Бес остановился и словно сомнамбула мягко переместился к лежащей Мире. Лицо доктора начало мелко-мелко подрагивать. Бес деловито осмотрел набор щипцов, сверл и скальпелей. Глаза Миры увлажнились, по щекам потекли слезы, тело ее задрожало и покрылось гусиной кожей.
Легким, несколько артистическим движением Бес перекинул в ладонь длинный ампутационный скальпель и опять замер в раздумьях. Сергей сглотнул слюну, орать было бесполезно, оставалось лишь уповать на везение и случай.
– М-м-м-м-м… – жалобно простонал Бес голосом Миры и одним, почти незаметным, взмахом чиркнул скальпелем по запястью жертвы. Сергей облегченно перевел дух, под железный стол с распятой на нем женщиной упала разрезанная надвое веревка. Но что-то в небесной канцелярии пошло не по плану. Облегчение и надежда тут же уступили место ужасу: на обрывки веревки начали капать бордовые капли крови.
– Бес! Дрянь! Не твоя! – Сергей даже не орал, почти визжал, захлебываясь словами.
Бес обернулся импульсивно, как дикое животное, в свете керосинки блеснуло пенсне, и Марута содрогнулся от силы нахлынувшего на него страха. Это был другой человек. Пустые глаза сделались разумными, но во взгляде не было ни капли человеческого, один лишь бешеный азарт и предвкушение любимой игры.
– Ням-ням, – доктор быстро облизнул губы.
– Сука! Умри, тварь! Это не твоя добыча! Сдохни! – Сергей выгнулся, мышцы свело судорогой от неимоверных усилий, но веревка, опутавшая его, лишь впилась тугими кольцами в тело.
Доктор захихикал, будто услышав непристойную шуточку, и отрицательно закачал головенкой, отчего стал похож на фарфорового китайского болванчика.
– Моя. Добыча. М-м-м-м…
Вдруг счастливое лицо Беса вытянулось от изумления, а через мгновение исказилось гримасой боли. Доктор схватился за горло, явно пытаясь ухватиться за что-то убегающее.
Сергей замер. Чувства его парализовало, ужасаться он уже не мог, словно какие-то предохранители перегорели в душе. Оставалось отрешенно наблюдать, как между холеными пальцами Беса проступают красные полоски, которые тут же сливаются в ручейки, расплывающиеся по белой манишке алыми пятнами, похожими на цветущие маки. Еще секунда, и сквозь туго прижатые ладони Беса кровь окрасила его физиономию в красный цвет. Бес покачнулся и растянул тонкие губы в некое подобие улыбки.
– Ням-ням! – Медленно, будто поваленное дерево, он рухнул лицом на цементный пол. Что-то хрустнуло с противным звуком, и доктор замер.
Мира полусидела на железном столе, смотрела на скальпель в своей кровоточащей руке и выла.
Сергей так и не понял, смеется она или рыдает.
Глава третья
Близ есть, при дверех…
(1937)
Такое простое желание: закрыть веки, на секунду, на мгновение. Нет. Нельзя. Все же боль от направленной прямо в глаза яркой лампы можно терпеть, в ней нет унижения. Душе не так больно, как от примитивных оплеух и пинков яловыми сапогами по почкам.
«За что? Все ж не последний автор. Столько искренних слов рождено для родной советской литературы, чуть ли не живой классик. Как так можно? Кому понадобилось растоптать все человеческое, свести работу ума до примитивного, животного – избежать позор от унизительных побоев.
