– Господин провокатор, подтверждаете, что получали содействие? Материальную помощь, сведения секретного характера?
Сергей помедлил с ответом. Язык чесался сказать пару ласковых купающемуся в лучах собственной поносной славе старикану. Не в силах сдержаться, но чтобы было слышно только ему одному, пробубнил под нос: «Да пошел ты в жопу…»
– Эээ… Скажите громко, чтобы слышали!
– Ну. Подтверждаю! – Сергей дернулся от презрительного взгляда Миры и сплюнул в расстройстве на вытоптанную траву. Провалиться бы от стыда перед этим бравым ротмистром, ценой крови которого покупалась жизнь себе и любимой женщине.
– Громко! Чтобы не было …эээ… разночтений! Еще раз – фамилия предателя!
Окунувшись в смрадную жижу презрения, раздавленный, выгоревший внутри, как дерево, ударенное молнией, Сергей разорвал тягостную тишину охрипшим от напряжения голосом:
– Да. Это он. РОТМИСТР! БУЛАТОВ!
Маруте стало совсем тошно, когда ротмистр не ударил, а наоборот, доверчиво положил ему на плечи крепкие и жесткие, как дощечки, ладони, больно уткнувшись козырьком фуражки в лоб. Какая-то сила вдруг выдернула ошалевшего от такого расклада Сергея навстречу, прямо в объятья Булатову. Почуял он, что нет, память не обманула. Ответил на пружинистую силу рук, которые все сильнее и сильнее вжимали его, съежившегося, размазанного собственной низостью, ставшего вдруг таким маленьким и беспомощным, в это поджарое, состоящее из вспучившихся жгутов мышц тело ротмистра. Горячее дыхание обожгло ухо, и Сергей помертвел от голоса, который не хотелось услышать сейчас. Ротмистр прошептал:
– Вот и свиделись, Марута…
– Стась? Стась! Почему ты… почему Булатов? Как же?! Как так вышло?!
– Долгая песня, брат.
Стас не удивился. На фронте можно ожидать чего угодно. Столько случайностей произошло и в немецком тылу, и на передовой, что атрофировалось само свойство удивляться. Много передумано об этих треклятых ручейках не связанных, на первый взгляд, событий, которые со временем превращаются в забавную или трагическую линию, приводящую кого-то в могилу, а кого-то – к чинам и наградам на ровном месте. Пресловутой соломки не подстелешь, суждено пропасть – утонешь в ложке с водой. Суждено встретиться – встретишься, хотя б вот так, на краю гибели, тут, где Сергея быть не должно.
Картинка из вертящегося в голове разноцветного калейдоскопа обрывков фраз, общего недоумения, охватившего вдруг полк, оживленной жестикуляции полковника на помосте и двух несчастных согбенных фигур перед строем, сложилась. Правда, была она не цветной, а черно-серой, пугающей острыми гранями чужой, лживой по сути, но нацеленной персонально на него, Сергея, ненависти. А что с него взять? Спасает собственную жизнь, озвучивая то, что предложил ему Лаевский.
Весь вопрос, а что теперь? Отрицать глупо. Не для того их превосходительство устроил весь этот цирк с показательным допросом пойманных агитаторов, чтобы выслушать доводы и оправдания. Все козыри на чужих руках. А раз так, то нет выбора, нужно идти ва-банк, терять нечего. Пропадать, так с музыкой!
– Все видели?! Ротмистр Булатов, вы обвиняетесь в государственной измене! Попрошу сдать оружие!
Мысли еще не успели оформиться, а Булат уже повернулся лицом к радостно потирающему ладошки полковнику, высоко вскинул голову и гордо вперился в командира злым презрительным взглядом.
– Другому сдал бы! Только не тебе, гнида. Не ты мне его выдал, твое превосходительство. Сможешь – сам забери. Или, как всегда, за чужими спинами спрячешься?
Молчаливые ряды солдат оживились. Мужики озадаченно чесали затылки, переглядываясь друг с другом, пока робко, но уже озорно. Очередной балагур с галерки полка не замедлил подлить масла в искрящую от напряжения атмосферу:
– Не ссыте, ваше превосходительство, отбирайте у яго пистоль и шашку! Токмо аккуратнее! Булат энтот – злючий, падла, могеть и покусать!
Полк выдохнул и заржал азартно, чуть ли не взахлеб, прогоняя смехом захолонувший души страх.
Лицо Тимофея Ильича вытянулось, недавняя злорадная улыбка стекла. Былая уверенность в легкой виктории над несговорчивым ротмистром испарилась.
Внутренней чуйкой опытного интригана Лаевский почувствовал, что колесо событий, крутившееся до этого момента исправно и в нужном ему направлении, внезапно расшаталось и начало выписывать прихотливые загогулины, неизбежно ведущие к серьезной катастрофе. Надо было что-то делать, и срочно. Пытаясь справиться с липким чувством страха и беззащитности перед этой глумящейся озлобленной серой толпой, полковник не нашел ничего лучше, чем могуче проорать, срываясь на истерический визг:
– МААААЛЧАААТЬ!!!!
Эффект получился обратным ожидаемому. Солдатики, доселе безмолвные, послушные и подавленные, словно прозрели, увидев перед собой не могучего стратега и вершителя судеб, а жалкого испуганного старикашку. Почуяв внезапно силу своего единства над этим злобно верещащим ничтожеством, тертые войной калачи ухали и корчились в приступах смеха, остановить который теперь было под силу разве что самому господу Богу.
Лаевский беспомощно оглянулся в поисках поддержки от стоящих поодаль штабных офицеров, но те доставали платки и украдкой вытирали слезы, выступившие у них от очередного взрыва хохота. Только лицо адъютанта Алешеньки превратилось в белую безжизненную маску. Он, как и полковник, осознал, чем может закончиться для него эта нахлынувшая на полк волна дурацкого смеха.
В отчаянии зажатого в тиски обстоятельств пропадающего человека, Тимофей Ильич непослушными пальцами кое-как расстегнул болтающуюся на поясе кобуру с маузером, взвел боек и быстро-быстро, пока никто не очухался, со всей возможной ненавистью начал нажимать его, целясь прямо в наглые серые глаза ротмистра.
Впрочем, стрелок из Лаевского был аховый. Человек глубоко гражданский по сути, имел он обыкновение закрывать глаза от громких звуков.
Будь это передовая или выход в тыл противника, Стас и не подумал бы, при первом же сухом хлопке пистолетного выстрела бросился б ниц на землю, уходя с линии огня. Но тут другая история. Упасть перед обезумевшим от страха полковником, на виду у боевых товарищей, было позорно, а для рубаки Булата так и вовсе равносильно смерти. Он только плотнее сжал зубы, чувствуя у лица ласковые прикосновения теплого воздуха от пролетающих мимо пуль.
Первая.
Вторая.
Третья…
Словно в дурном сне вспыхивали и вспыхивали яркие пятнышки света, вылетающие из наведенного дрожащего дула. Стас замер в дурном ожидании неизбежного, а полковник и не думал останавливаться.
Третья пуля легла совсем рядом, вспоров погон, и тут же, четвертая, обожгла, чиркнув по щеке.
В какие-то доли секунды Булат осознал: все, резерв его личной удачи исчерпан. Следующий свинцовый комок неизбежно вопьется в голову. Стало обидно, что придется сдохнуть по-дурацки, из-за гнусной прихоти перепуганного до смерти старикашки.
