Обовшивевшие, тощие инвалиды собирались у сельской лавки, стреляли друг у друга махорку и по фронтовой привычке делили на троих-четверых купленный в складчину шкалик водки, перетирали за жизнь.
После второго глотка из братской бутылки образовывался ежедневный спор: дойдет немец до Перебродья или остановится где-нибудь под Двинском. Фронтовики, хлебнувшие солдатского счастья по самое не хочу, резонно предполагали, что немцы не в пример лучше обеспечены боеприпасами и продовольствием, а потому приход их в родные места – дело времени.
Была у калек и любимая забава. Когда водки оставалось совсем чуток, Егор Пильский водружал на подслеповатые глазки очки-велосипед, лез за пазуху серой, повидавшей германского плена шинели и доставал аккуратно сложенную газетку. Бесконечно долго хмурил брови, слюнявил газетку пальцами, шевелил губами и кивал головой, безмолвно соглашаясь с тем, что там написано. Собутыльники, зная слабость Егора на лесть и уважительное обращение, с придыханием начинали ныть:
– Чегой пишуть, а, Егор Ляксеич?
– Хорошо, когда есть грамотные люди. Голова не устает? Все читаете, читаете.
– Бывает… – степенно отвечал Пильский. – Тута мало чтению уметь. Тута соображение главное. Вот, к примеру…
– Ну-ну? – подвыпившие мужички дышали перегаром чуть ли в ухо чтецу.
– Но-но! Куды прешь! Погодь! – притворно возмущался Егор и важно начинал. – Сообщение о том, что Ленин, Ганецкий и компания командированы в Россию немцами, оплачено их деньгами – оф-фициально! Сообщение приведено в Бюро Печати, основанного и существующего при Временном правительстве, и разослано во все газеты.
– Не пойдеть! Эт про что? Ты, Егор, не темни, ты растолкуй, чего такое написано? – первым не выдерживал психованный Митяй Лозовский. Он махал культей перед носом Егора, в который раз намереваясь смахнуть очки с длинного носа умника.
– Табе ж написано. Заслали немцы шпиона. И не одного. Какого-то Ленина с компанией диверсантов до кучи.
– И что цяпер?
– Небось, гадить будуть. В колодцы отраву ложить. Сараи палить. Телеграфные столбы подпилють и на железку бревны – херак. Паровозу – хана. Мандрыкнется, и все – под откос! Не поднимешь. Мне энта публика с фронта известная. Так и развалють матушку нашу Россию. – Как обычно, в момент серьезных выводов Пильский трагически вытягивал губы и вздыхал так, что слышен был свист из пробитых шальным осколком легких.
– От едрить! А чего ж они эту компашку не заарестують? «Ахфициально»!
– Так бздять! Слабо!
– Николашку было не слабо? А немцев-лениных забздели? Не, мужики, тут, думаю, измена! На асударственном уровне! Вона як! Жопа надвигается серьезная!
– Что за сыр-бор, братья?
Гомонившие инвалиды затихли от неожиданного влезшего в культурную беседу незнакомца. Был он не велик ростом, прыщав и худосочен. Жиденькая рыжая бороденка никак не придавала ему солидности, скорее наоборот, вызывала нечто среднее между жалостью и омерзением.
– Во! Ты кто такой? Не признаю. Не местный же? – Егор не скрывал раздражения от наглости мужичка, перебившего его мыслю на самом интересном месте.
– Разрешите представиться, товарищи. Каплицын. Василий, Петров сын. Продуполномоченный. Прибыл к вам из самого Полоцка.
– И что нам с того? Сухо подходишь, Василий, – ляпнул в своей манере Лозовский.
– Приятно иметь дела с умными людьми. Этот вопрос решаем, мужики, – улыбнулся Васька и, как заправский фокусник, вытащил из-за спины руку с бутылкой беленькой. – Позвольте угостить уважаемое общество! Ну, что, братцы. По-нашему, по-фронтовому, по глотку из горла!
* * *
Вечерело. По кривой дороге, ведущей к поместью Мурашкевичей, выписывала кренделя компашка пьяных инвалидов-фронтовиков под предводительством разухарившегося от собственной важности Васьки. После поваленной пятой бутылки передвигаться ранеными ногами удавалось слабо, и если бы не настойчивость нового вожака, все давно бы разбрелись по хатам.
К новоявленному начальству прибились самые стойкие: грамотей Егор, которому Васька пообещал высокую должность своего заместителя; псих Митяй (ему просто хотелось еще поколобродить) да прибившийся к компании на последней поллитре пастух Юзик, в котором Васька рассмотрел ту самую «угнетаемую буржуазным элементом бедноту».
По предложению Васьки шли к усадьбе Болеслава Львовича, чтобы прямо сейчас, вечером, объявить мироеду, что его время кончилось и пришла пора делиться награбленным.
Для придания предстоящему грабежу солидности нахватавшийся по верхам политической грамоты Каплицын предупредил новых товарищей, что отныне они не просто деревенская босота и лодыри, а серьезная контора – комитет бедноты.
Слово «комитет» компашке очень понравилось. А вот по поводу «бедноты» чуть было не разгорелся спор, который Васька подавил в зародыше, сказав, что право грабить имеет только пролетарий, у которого, как у латыша, – босый хрен да душа, и кроме цепей да оков нету ни шиша.
– Тады няхай! – подытожил Егор. – Чур, мне бричку с конем!
– И баб, можа, делить будем? – исподволь поинтересовался Юзик. – А чаго я такого спросил? Мало ли… Ядвига – добрая сучка. Гладкая. Не? Чаго уставилися? Добра, шутю я, шутю.
Комитет, почуяв, что пахнет барышами, сразу же зашевелился. Дело чуть не дошло до мордобоя, поскольку богатую бричку пана Мурашкевича знали все, а что там у него за забором есть еще, можно было только предполагать.
Подрались бы, факт, если бы Васька не вскарабкался на каменный фундамент придорожного креста и, бабахнув в воздух из нагана, не предупредил соратников, что за самоуправство по законам революционного времени полагается распыл и всеобщее презрение товарищей.
Доходчивую речь Каплицын подытожил просто: чтобы не было пустых споров на ровном месте, бричка реквизируется на весь комитет, и ездить на ней будет председатель, то есть он. И не ссать, принадлежать она будет всем понемножку, так как коллектив всегда прав.
Мужики почесали затылки и порешили, что да, наверное, так будет справедливо. Товарищей, не имевших даже захудалого поросенка, грело чувство, что вот-вот, и у каждого будет «немного» коня с бричкой и чего-то еще, чем можно поживиться у зажиточного буржуя.
Грамотный Егор попробовал, правда, пикнуть, что он тоже хотел бы быть председателем, но Васька тыкнул ему в нос наганом и напомнил о мандате из Полоцка, которого нет ни у кого, а у него – вона он!
Егор было надулся, но Каплицын утешил грамотея, сказав, что отныне дележ в пользу трудящихся будет проводиться ежедневно. Приятная новость пролила бальзам на душу Пильского, тут же прикинувшего, что мечтать о большем – гневить Бога.
… К усадьбе Мурашкевича комитет подошел в бодром расположении духа, горланя на всю округу: «Мы смело в бой пойдем! За Русь святую! И как один прольем, кровь молодую!»
Стучали в кованые ворота долго. Кулаками, пятками, палкой. Хорошо, Юзик догадался выковырять на дороге увесистый булыжник. От ударов идиота железо загудело так, что в хозяйских хоромах сквозь плотные шпалеры засочились лучики света.
