* * *
«Свадьба. С детства представлялось: белое платье, череда празднично украшенных повозок, горсти щедро рассыпаемого над головой зерна, бабки, выводящие скрипучим многоголосьем:
Ой, сівы конь бяжыць,
На ім бела грыва.
Ой, спанаравілась,
Ой, спанаравілась
Мне тая дзяўчына…
А рядом, рука об руку, он, пока не проявившийся толком из смутных девичьих грез, но точно – высокий, надежный, родной…
Сколько слез пролилось за эти бессонные ночи? Хотела даже утопиться, но жалко стало себя, свою бессмертную душу, Софью, которая за эту неделю постарела на десяток лет».
Ганна смотрела на пьяную орущую кучу чужих людей, которых и мысли никогда не было пригласить в дом – брезгливо, а вот, поди ж ты, гости на ее свадьбе. Ушлепки, бородатые, неряшливые, наглые, с такими же противными тетками, как сами.
Перебравший Юзик, слегка покачиваясь, встал с длинной лавки, сооруженной Васькой наспех из двух табуретов и доски, оторванной от сарая, по укоренившейся привычке зыркнул налитым глазом на золотые часы и, вальяжно хрюкнув, загундосил:
– Мне эта! Хочу сказать! Ты, Ганка, девка справная, фигуристая, сиси-писи, все дела! А чо? Правда ж…
Весь комитет бедноты в полном составе, с женами и многочисленными босыми отпрысками, дружно заржал. Со всех сторон посыпались сальные шуточки.
– Василь Петрович, а Юзик-то на твою, нябось, вока положыу! Держи, таго… ухо востро!
– А хрен еще острее!
– Юзик, ци прауда, што у цябе, як у каня?
– Бабка Базылиха казала. Ого!
– Тольки не стаить!
– Га-га-га!!!
Васька толкнул под столом коленом, да так больно, что Ганна вспыхнула, собираясь пнуть в ответ, но сдержалась, вовремя вспомнив, что это блеклое чмо, отныне и во веки вечные ее муж. «Что ж, будем терпеть». Васька, скривился и зашептал, тыча небритой щетиной в ухо:
– Вставать надобно, слы, овца. Не ясно? Когда гости тост говорят. Свадьба…
Ганна, мило растянула губы в подобии улыбки и громко, чтоб все слышали, ответила:
– Кого гости, тот пусть и встает. Я их сюда не звала!
Васька залился румянцем, запыхтел и кое-как приподнялся со стула:
– Товарищи! А невеста шутит! Раз пошел такой шутейный разговор! Предлагаю не обижаться! Юзик, прошу продолжать.
Юзик, потеряв мысль, опять вперился было в часы, но тут его снова озарило:
– Я к чаму? Достался тебе, Ганка, орел! Мужик! Ты это самое – поласковей! Чтоб, это самое, жопой не крутила! Кады муж сказау, тады и у койку! И по хозяйству, чтоб пожрать, это самое, было в лучшем виде! Детак каб наражала! Да поболей! А коли командир наш не смагеть, – Юзик сделал паузу и похабно подмигнул Ганне, – так мы не гордыя, эт самое, обрасчайся в комитет – падмагнем! Па-быстренькому!
– Га-га-га!!! Ух! Га-га-га-га! Горько! Горь-ко! Горь-ко!
Ганна не успела понять, как крепкие Васькины руки, больно сжав плечи, выдернули ее, подняв со стула, а через секунду слюнявый колючий рот прилепился к ее губам. Стало жарко и так мерзко, что в голове помутилось, чувствовала, как липкий чужой язык пытается проникнуть в рот, как больно, с пьяным глумом, Васька мнет ладонью ее грудь. Ее горло сжалось, не давая вдохнуть спасительный воздух, а руки сами собой выпрямились, отталкивая мерзость подальше. Будто в тягостном сне, медленно и беззвучно, Васька покачнулся, заворочал глазами, ничего не соображая, попытался было опереться на стол, но промахнулся и враскоряку полетел на пол, сгребая за собой тарелки с щедро наваленными в них кислой капустой, чугунки с бульбой, блюда с селедкой и салом.
Пьяные гости, впечатленные неожиданным цирком, загоготали пуще прежнего, заходясь в смехе и чуть ли не похрюкивая от удовольствия.
– Га-га-га!!! Хр-хр!!! А-а-а-а!!! Га-га-ггг!!!
Покрасневший Васька вскочил ошпаренным петухом, набычился, с ненавистью посмотрел на брезгливо вытирающую рукавом губы Ганну и, не в силах справиться с накатившей злостью, залепил ей смачную оплеуху с полным мужниным правом, со всей подогретой самогонкой дури.
Ганна схватилась за щеку, из глаз веером брызнули слезы, а в животе что-то рвануло и поперло наружу через горло. Ганна скрючилась, в глазах ее померкло, по всему телу пробежала дрожь.
Тошнило желчью, не ела несколько дней, и, такая незадача – прямо в красный угол. Корчилась, изгибаясь, выдавливая из себя всю скопившуюся ненависть к проклятому жениху, к его вонючей шобле, к себе, согласившейся, изнасиловавшей себя ради спокойной жизни. Хата вращалась, что та заезжая полоцкая карусель на ярмарке. Зазвенело в ушах, слышала только ревущую Софью: «Прости меня, доченька! Прости! Ганночка! Дура я старая! Дура!» – и истерический, даже не смех, визг беснующегося красного хоровода вспотевших морд.
– И-и-и-и!!! Га-га-га!!! Хр-р-р-р!!! Ох-о-о-о!!! Хэх-эх-эх!!! Га-га-га!!! Ух-ух-ух!!!
Глава пятая
По ту сторону себя
(1942)
Вашкевич привычно забросил ногу на ногу, с наслаждением пускал горьковатый дым папиросы вверх, к грязному потолку рабочего общежития, в которое разместила их с Владкой эвакуационная комиссия. Смотрел, как жена ловко пакует в портфель деликатесы, сбереженные каким-то чудом в тяжкой дороге из Минска сюда, на Урал.
Влада же по своему обыкновению бурчала что-то себе под нос. Прислушавшись, можно было понять, что сейчас тревожило эту дородную, широкой кости, женщину.
– …Тоже мне придумали…какой такой юбилей?… Почему спешка… Бросив в объемистый портфель что-то завернутое для сохранности в три слоя местной заводской газетенки, она не выдержала и, совершенно по-бабьи всплеснув руками, плюхнулась широким тазом на шаткий венский стул и расплакалась.
– Миш, может, черт с ней? С Москвой этой? Чует сердце… Как только телеграмма эта правительственная пришла, так все, душа не на месте. Ты ж не мальчик, насмотрелся за жизнь, как бывает. Сколько друзей… писатели эти твои, поэты – сколько их сгинуло вот так? Вызвали. И все! Нет человека.
– Чему бывать, того не миновать. Думаешь, не понимаю, что бред это все про подготовку к празднованию… Народный писатель не та шишка. Тем более когда фашист давит по всем фронтам. Есть тут какая-то интрига. Драматургическая завязка… – Михаил с сожалением посмотрел на окурок и, словно поставив точку в разговоре, раздавил его в консервной банке, полной таких же изуродованных папиросных останков.
– Вот и не ехал бы…
– Ты ж все понимаешь. «Родина помнит, Родина знает…» Не поедешь, отвезут. Так хоть есть ощущение доброй воли. Москву посмотрю. Соскучился. А там чем черт не шутит? Может, и прям взбрело в голову какому-то чинуше в министерстве? Книжку мою прочитал. Чего раньше времени переживать? Приеду, разберемся на месте.
