– Мишка под утро приплелся. Счастливый. Давно его таким не видела.
– Пьяный опять, что ли?
– Нет. Почти нет. Сказал, что уезжают обратно в Питер. Прости, говорит… – Влада поджала губы, а подбородок ее предательски задрожал.
– Уезжают?
– Да. Он и твоя невеста. Полина.
– Чо ты мелешь, дура?! Я тебе сейчас эту сковороду на голову надену… Ты чокнутая или как? У нас свадьба через неделю! Какой на фиг Питер?! Иди проспись!
– Зубенко! Ты себе сковороду надень! И очки купи, если ни хрена не видишь! Чего она замуж за тебя решила? Любовь думаешь, ха-ха…
– А я чего? Она сама… – Костя вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, которого застали за кражей конфет из буфета.
– Любит она. Но не тебя, Мишку. Все ему назло. Нет, чтоб прямо сказать. Все у этих творческих личностей не как у людей. Вот и напутала клубок. В котором мы с тобой, Зубенко, по рукам и ногам повязаны. Я Мишку не собираюсь ей отдавать! Ты как хочешь!
– Я убью ее! Блядь! Блядина! – Костя подскочил было, но тут же снова рухнул на табурет. Слезы брызнули из глаз, и он разрыдался, искренне, без смущения, как когда-то в детстве, когда домашний любимец кот в мгновение ока придушил подаренного мамой на именины заливистого оранжевого кенара.
Влада встала. Смущаясь, погладила парня по трясущимся лопаткам и жестко произнесла:
– Ну, хватит. Главное – цель. То, что там было, по дороге к ней, никому не интересно. Если ты достиг результата, то он будет с тобой навсегда. Никто не вспомнит, через что тебе пришлось пройти, если ты победил. Подбери сопли, Костя, еще ничего не потеряно! Послушай меня. Придется поднять мягкое место со стула, но оно того стоит. Для их же блага. Эти двое, как дети малые, поодиночке пропадут, а если вместе будут, то еще быстрее. Так что все, что мы с тобой сделаем, для их же блага. Согласен?
– Убьююю, Мишка – тварь, сука… – заблажил Зубенко.
– Нет. Не так. Мишку надо убрать на время, пока ты женишься на Полине. А она тебе подметки лизать будет, зная свою вину. Так лучше будет, Костя. Увидишь!
– Как на время?
– У тебя дядя! Подумай сам. У него власть. Смекаешь? Эх, ты, тютя…
– А Полина? Согласится… ну, замуж?
– Куда денется. Ты закроешь моего Мишку, я сделаю так, чтоб Полина была твоей. Они порядочные в отличие от нас, поэтому уязвимы. Подбери сопли и не плачь, казак, атаманом будешь!
* * *
Мутный месяц изредка выкатывался из-за фиолетовых низких туч, с грехом пополам освещая путь путающемуся в собственных ногах Ваське Каплицыну. В голове его было пусто, он бесстрастно смотрел, как закручиваются каруселью покосившиеся серые заборы, стараясь не вспоминать тяжелый во всех отношениях день.
Попа прикопали в лесу, подальше от людских глаз, чтобы не бередить раны напуганных местных свежей могилкой безвинно убиенного.
Как полагается, усугублять начали еще до рытья ямы, благо запас пойла всегда был с собой, в вместительном панском кофре, притороченном сзади толстыми вечными ремнями воловьей кожи.
Выпили крепко. Так что Ваське пришлось рыть яму самому: перебравший Юзик заснул прямо возле трупа, а падающий, путающийся под ногами Митяй помощник был никакой.
Тяжелый труп чуть перекатили до ямы, а внутрь спихивали уже ногами. В могилу тело упало лицом вниз.
Митяй, чуть было не перекрестившись, проглатывая слоги, заблеял:
– Эма-на. Не по-юдски неяк? А? Ааа?
– Лезь в яму, переворачивай, ежли не нравится! – сплюнул осточертевшей за день слюной Васька.
Митяй надулся, отошел в сторону, засопел, поднял брошенную бутылку (не осталось ли чего внутри?), разочарованно вздохнул и запулил ее со всей дури в кустарник.
– Куды! Твою дивизию! Следов чтоб не было мне! Сюда давай! – взвился Васька.
Бутылки побросали прямо на широкую спину батюшки.
– Юзика тоже давай! Помякше буде, чем на земле храпеть! – заржал Митяй, но Васька глянул так, что дурень мигом заткнулся и молча начал бросать лопатой желтую лесную землю на бордовый от крови затылок покойника.
Справились быстро. Потоптали ногами, чтобы не было холмика, натаскали хвороста, присыпали следы от свежей земли длинными сосновыми иголками, которые ковром устилали все вокруг.
Хрюкающего во сне Юзика погрузили в бричку, бросили под ноги и, без жалости охаживая кобылу выломанным прутом, помчались в деревню. Ошалевшая от побоев коняга неслась, не замечая колдобин и выемок старого шляха, но ездоки, пьяно хорохорясь друг перед дружкой, не придерживали ход, а лишь глупо ржали, то и дело глотая обжигающую жидкость из последней, так кстати завалявшейся поллитры.
За пару верст до деревни на очередном ухабе отвалилось колесо, и Васька наконец натянул вожжи, останавливая взбесившуюся от побоев лошадь. Оставив храпящую в унисон парочку подельников в бричке, проклиная нелегкие начальственные обязанности, поплелся, вихляя и падая, домой, к ершистой Ганне и змеюке теще.
До дома оставалось шагов сто, когда после очередного выхода ущербного ночного светила от лавки на другой стороне улицы отделились две темных фигуры. Пусть сознание Васьки и было затуманено, но сообразил он споро: судя по решительной пружинистой походке парочки, ждали именно его… и дождались.
Под ложечкой что-то противно заныло и заворочалось, Каплицын понял, что вот он и наступил на яйца – его самый распоследний момент. Не сошло с рук, не пронесла лихая, и вилы в руках у одной из ночных теней приготовлены по его грешную душу. Хмель как рукой сняло. Мысли забегали стремительно, как полчища потревоженных неожиданным светом тараканов. «Бежать? Догонят. Ноги и так еле держат. Договориться? Ага… договоришься тут…». Ваське мигом представилось, как посмеивается ехидно в своей яме убитый им утром батюшка. «Фиг тебе!» – харкнул он под ноги и, надеясь выиграть хоть каплю времени, заблажил, давая понять поджидающим его хмурым теням, что он упившаяся до чертей «сладкая булочка» и брать такого можно голыми руками:
– Бы… ВА-ли, дэ – ни… вясе-ЛЫ – йе! – сам же судорожно взводил курок нагана прямо в кармане штанов, понимая, что может не успеть даже вытянуть руку. Одно движение, и сенные вилы на длинном черенке мягко войдут чуть повыше живота, туда, где сейчас змеиным клубком шевелился сжимающий волю страх.
Месяц вновь выглянул из несущихся по мрачному небу облаков. Короткого мгновения белесого света Ваське хватило, чтоб утвердиться в своих нехороших предчувствиях: одного из мужиков, рослого, с вилами в длинных руках, помнил он слишком хорошо. В коротком промельке света Ваське недобро улыбнулся Ян Граховский.
Каплицын качнулся и, будто не находя опору, почти начал падать в канаву, поворачиваясь, чтоб сподручней пальнуть. Прошептав про себя «ну, выручай, кривая!», прикинув, что вроде все должно сложиться, нажал на курок.
Бабахнуло в ночной тиши громко. Не ожидая развязки, Васька покатился в канаву, а оттуда, кубарем – по косогору к спасительным кустам у озера. Больно бился локтями, затылком и пятой точкой о землю, уловив краем уха стон и матюки. Падал, кувыркался, моля лишь об одном и Бога, и дьявола: только б не выкатился на фиолетовый небесный ковер издевательски лыбящийся серп луны.
