Не волнуйся, Сережа, матери ничего не скажу, пусть и Мишка, и Ганна думают, что сгинул ты геройски, в бою. Чего молчишь? Почему не погиб в перестрелке с моими?! Сам и виноват. Говоришь, кровь твоя будет сниться по ночам? Сам знаю. Только я и так почти не сплю. Как волк загнанный. Справа – враг, слева – враг. Прибиться не получилось ни к какому берегу. А ведь хотелось за правду, за волю народную. Вона как вышло. И те и другие иудой кличут. За спиной, конечно. В глаза батьке Булату такого никто не рискнет сказать…»
– Батька… – из-под войлочного полога, висящего на двери, высунулась голова Войцеха. – Не спишь? Тут такое дело…
– Заходи, – коротко бросил Станислав.
Войцех втиснулся в помещение и, виновато пряча глаза, забубнил:
– Батька, отмени приказ! Такое дело, моя вина! Нельзя Сергея вешать!
– Говори ясно. Чего сопли жуешь?
– Бойцы мои промеж собой гутарили. Хорошо, я ухо приклеил. Они утром хотели донести. Ну, не идиоты ли?
– Ты так и собираешься кота за хвост тянуть? Что говорили?!
– Бабу раненую нашли. На вылазке. Когда Призрака громили. При смерти. Плакала, говорят. Просила, чтоб передали дочке, что погибла геройски. Радистка из Москвы. Клава. Вот. Похоронили по-человечески. Хорошая девка была. Светлая. Царствие небесное. Мой грех. Жалко ее… Тут на фото она, сзади – адрес.
Войцех вытянул из-за пазухи помятую фотокарточку и осторожно положил перед Булатом. Стас вперился взглядом в курносое счастливое лицо простушки, одетой в ситцевое набивное платьишко, ласково прижимающей к щеке головку младенца в кружевном чепчике.
– Из какой Москвы? У Призрака? Ты чего, с ума съехал, или как?
– В том и закавыка. Детдомовка она. В Бога верила. Помирая, исповедалась перед нашими, по обычаям христианским. Попов потому что в лесу нетути. Короче говоря, диверсанты они были. Сергей – старший группы. Призрака пару месяцев тому вырезали аккуратно. Он за счет немчуры тут, оказывается, бедокурил. Чтоб на местных страх наводить. Вот у Сергея и была задача на немецких харчах да патронах объединить разрозненные группы партизанские. А тут мы, мать иху! Мы ж думали, гада громим! Дак кто ж знал, батька?!
– Ч-черт! Побежали!
– Куды?
– Туды! – взвился Булат. – Сергея из ямы выволочь надо!
– Не спеши, батька. Тут такое дело… Войцех тяжко вздохнул и повинно опустил голову.
С края ямы тело Сергея выглядело маленьким и почти незаметным. Наросший за ночь иней размыл контуры фигуры, и непонятно было, где заканчиваются раскинутые широко руки покойного, а где начинаются обледенелые обнаженные стараниями людей корни сосен.
Станислав сглотнул горький комок в горле, ему хотелось отвернуться и не смотреть на эти побелевшие от холода почти фиолетовые глаза, бессмысленно и оттого еще более страшно глядящие в ночное небо.
Булат высоко вздернул подбородок, скривил губы, словно делая безмолвный вызов низкому зимнему небу, и нехотя, принуждая себя, прошептал так, чтобы было слышно только ему и, может быть, не успевшей отлететь от своего временного пристанища душе Сергея:
– Прости, брат.
На ухо засипел севший вдруг голос Войцеха.
– Батька, что с Сергеем? Тут похороним? Или как?
– Гроб скажи, чтоб сколотили. Телегу. Повезу сам. На кладбище к нам.
– Станислав Янович! Ты чего?! В Перебродье? Там же немцы, на сто верст вокруг.
– Приказ слышал?
– Есть! Сделаем в лучшем виде! Но…
Станислав, так и не дослушав гневную тираду верного товарища, молча развернулся и, согнув спину, будто с тяжеленным тюком на плечах, пошел в лес, не обращая внимания на хлещущие по лицу мохнатые от инея еловые лапы. Через пару минут зацепился валенком за палку, некстати спрятавшуюся под снегом, упал лицом в колкую застылую массу, попытался было подняться, но тут же обмяк от неожиданной боли, словно горячий расплавленный свинец кто-то плеснул внутрь, прямо в легкие. Он попытался вдохнуть, и это ему пусть с трудом, но удалось сделать, но вот несчастье, из свежего морозного воздуха вдруг исчез кислород. Станислав задышал чаще и глубже, пытаясь не задохнуться, но, поняв, что все бесполезно и проклятая боль теперь властвует над ним безраздельно, расслабился. Прежде чем раствориться в застившем сознание белесом тумане, Булат, выплевывая пену, невесть как забившую рот, яростно хрипел, клокоча неистово в лицо кому-то невидимому:
– Брат! Это я, Стась! Брат… это я. Я не умер… Мира! Сергей!
Булат краем сознания еще слышал громогласный хруст снега и топот бегущего к нему со всех ног Войцеха, но был он уже не здесь, не в этом промороженном насквозь лесу, а там – в тоскливой слякоти осени, повернувшей налаженную жизнь красного командира в чужое русло беспощадного и страшного для красных, белых, немцев и поляков, батьки Булата.
* * *
Мужики сгрудились в метре от проволоки плотной толпой, не рискуя подойти ближе, чтобы не получить пулю от особо не рассуждающих в таких случаях охранников. Задние тянули тощие шеи, пытаясь увидеть, что творится там, за плотными рядами серых спин. А посмотреть было на что. Судя по дырдырканью и реву, прямо в расположение лагерной охраны прибыл настоящий автомобиль.
Стас, заступить путь которому никто не рискнул, стоял у колючки и с интересом наблюдал, кого ж там принесла нелегкая в лаковом чреве нещадно чадящей вонючим дымом заморской машины. Он понимал, что скорее всего это и есть командарм. Кого еще может привезти дорогостоящий диковинный агрегат? А если сам товарищ Гвоздев пожаловал в лагерь, созданный (по слухам) по его личному указанию, то вероятность, что сопровождать его будет исполняющая обязанности командира полка Мира, была близка к ста процентам.
Чуйка не подвела Булата. Вслед за затянутым в кожу невысоким человеком с кривыми ногами и пронзительным взглядом черных, как уголь, глаз, из машины вылезла Мира, одетая в странного вида шинель с голубыми погонами через всю грудь, с красовавшимся на ней новым муаровым бантом, посредине которого сверкал новенький орден.
Сердце Булата замерло. В самой осанке Миры он разглядел нечто новое, она будто стала на два вершка выше, а взгляд стал жестким и властным, что, впрочем, придавало ей шарм недоступности и величия. Не смотря на изможденное состояние, Булат с удивлением отметил, что чары комиссарши не ведают границ и расстояний. Он по-прежнему мечтал, неистово хотел раствориться в этой женщине, чтобы снова покорить ее холодную надменную красоту.
Пока бойцы сопровождения расстилали в грязи перед черным человеком бордовую дорожку, у Миры спешился Сергей.
Что-то кольнуло в сердце Булата: по тому, как брат улыбался, как нежно придержал Миру за локоток, было понятно, что у этой парочки все по-прежнему хорошо, что о его существовании ветреная красотка вряд ли вспоминала, купаясь в лучах власти и своем нынешнем положении.
