Пиши, думаю, Костя, сыпь аналитическими выкладками наверх. Пуля дырочку найдет!
Печатаем. Преамбула: я, простой генерал наркомвнудела, искренне недоумеваю, как же так? Наш моральный ориентир, писатель с мировым именем, чем же он так угодил оккупантам?
Абзац. Развиваем тему.
Вырезочек из интервью побольше, сдобрить это дело цитатами из произведений, ну и фотографийками из зарубежных командировок.
Еще припомним нечаянное участие в съезде меньшевистском – оп-ля – блюдо готово! А что там у нас такое вкусное вышло? Да фуррор! Объеденьице! Под нашим моральным знаменем, если поскрести, сплошной сепаратизм, оказывается, да не один, а вкупе с махровым национализмом и антисоветчиной! Документально запротоколировано! Ссылочки, все как мы любим, тут же – в сопроводиловке. Страница такая-то, абзац такой-то. Тут не только наградой, тут повышением за версту тянет!
Одно «но»: у кого надо, возникает резонный вопрос. Ай-я-яй! Как же вы там, в надзорных наших органах, такую писательскую гадину проморгали? Как так вышло, что вот этого скрытого фашиста пригрели? Как вот это печатали в наших советских издательствах? Ответьте! А товарищ Зубенко готов! Стопочка докладных – фьють – туда, на верхний стол. С такого-то года, прошу учесть, сигнализировал. Уфф. Дальше – дело техники.
Вот, собственно, и ура. Без шума и пыли, как видишь, сам приехал в лапки правосудия.
Сидишь, корчишь из себя крепыша. Но мы-то помним тридцатый год, да–нет? Не понимаешь еще, но ты уже не классик, а так… вонючее дерьмо на палочке. Ничего-ничего… осознаешь! Всему свое время.
Поверь, дружок мой, Мишенька, Я свои дела всегда, ВСЕГДА, довожу до конца. На всю страну каяться будешь, недобиток фашистский! Считаю, что наша с тобой и Полиной история прекрасно замкнула круг.
Страшно? Правильно. Это прелюдия только. По-настоящему страшно еще будет.
Зубенко достал аккуратно сложенный носовой платочек, вытер испарину на лысине.
– Фуух. А ведь полегчало! Не поверишь, прямо вот крылья чую за спиной! Ну? Мишка! Как же я рад тебя видеть! Давай, что ли, на дорожку, дорогуша ты моя? Ведь как поется в одном романсе, нас ждут прекрасные мгновенья в щемящей нежной тишине!
– Пей, Костик, пей. Мне что-то не хочется, да и противно, по правде сказать, выпивать со смешным карликом, возомнившим себя титаном. Чего глазки выпучил? Хочешь правды? Тогда кушай.
Да не страшно. Отбоялся, хватит.
Смотрю на тебя и не понимаю, как так вышло, что я предал всех, кто был мне по-настоящему дорог, всех, кого люблю?.. Как я, Михаил Вашкевич, из-за неудовлетворенных амбиций одного маленького мстительного ублюдка сломал столько судеб? Если б вернуться туда, на двадцать лет назад, ни секунды бы не думал. Лучше было б сдохнуть, чем играть в твои сатанинские игры. Скулишь тут. Ай-я-яй. Карьера есть, а судьба не задалась. Не задумывался, почему?
Потому что, ты, Костик, плесень серая, и все, к чему ты прикасаешься, все светлое, настоящее, заболевает и начинает гнить. Полину жалко, а тебя и себя нет. Годами, говоришь, строил планы, чтоб цапнуть меня побольнее? Молодец, служака. Держи медаль, заслужил!
Михаил приподнялся и смачно, со вкусом, харкнул точно на лацкан серого пиджака.
Увидев испуг и растерянность в глазах генерала, Вашкевич улыбнулся ему навстречу той радостной улыбкой, человека, наконец-то сбросившего опостылевшее за десятилетия тягостное ярмо внутренней несвободы.
Очарование хмеля улетучилось, голова стала ясной, а в крови Михаила забурлил, вспениваясь, яростный кураж, когда наплевать, что будет потом, а важно лишь то, что здесь и сейчас.
Пока побагровевший Зубенко в возмущении пучил глаза и хватал ртом воздух, Михаил пружинисто подошел к выходу и хлопнул дверью от души, словно подводя черту затянувшемуся, уродливому, извращенному сосуществованию с этим повизгивающим, топающим ножками мужчинкой.
Краем глаза заметил, как от стены отделились две сгустившиеся тени, такие же серые, как и их вопящий начальник.
Не обратив на них ни малейшего внимания, с той уверенностью, которая обычно повергает в ступор служак – людей зависимых по определению, – Михаил подошел к перилам, ограждающим лестничный пролет, и быстро, пока те не заподозрили ничего плохого, двумя ловкими движениями перелез через перила, тут же оказавшись один на один с бездной из спирали убегающих куда-то далеко, в чрево фойе, лестничных пролетов.
Михаил все еще держался одной рукой за поручень, но уже перенес вес тела вперед и застыл на мгновение, будто вглядываясь в малюсенькие квадратики кафеля там, внизу.
Он не раздумывал, нет. Спонтанное решение было единственно правильным, выстраданным всей судьбой раскаянием в многочисленных, ежедневных уступках собственным слабостям, в молчаливом принятии наезженной колеи, по которой катилась с горки его внешне успешная, а по сути несчастная своя-чужая жизнь.
Где-то за спиной, далеко, на другом краю вселенной, верещал Зубенко:
– Держать! Держите же его!
«Орет, как Владка когда-то давно на том злополучном вокзале. Надо было еще тогда… Надо. Вырваться!» – подумал Мишка и шагнул вперед.
Пустота приняла его кротко и повлекла вниз, в глубину, убаюкивая воздушными руками нежно, по-матерински.
Мишка падал, свободно раскинув руки, радуясь короткой невесомости, улыбаясь восторженно, будто вспомнил вдруг о своем давнем, украденном из счастливого детского сна умении летать…
КОНЕЦ
Витебск, 2018 год
