Однако ни этих заказных статей, ни Брыковской «Галереи» все-таки не хватало для славы подлинного мецената. И тогда Вениамин Сергеевич стал жертвовать свои деньги на «реставрационные работы», которые по факту сводились к побелке фасадов старинных зданий Славина. Ему нравилось ходить по центральным улицам города и читать новенькие, с иголочки, мраморные таблички:
«Дом купца А. Приблудина.
Памятник архитектуры,1789 год,
охраняется государством.
Отреставрировано на пожертвования
мецената Вениамина Брыкова».
И себя, и газетчиков Вениамин Сергеевич убедил, что им движет исключительно любовь к истории родного города. Но в глубине души бывший криминальный авторитет осознавал, что за удовольствие читать свою фамилию на памятниках архитектуры, а не на папках с уголовными делами, он готов заплатить и больше.
Сам по себе был он ростом невысок, а фигурою – даже сухощав, если б не брюшко, предательски выпадавшее поверх брючного ремня. Все-таки, возраст давал о себе знать. Свои волосы с проседью он отпустил до плеч и вырастил вполне художественную бородку, отчего когда-то бандитское лицо его приняло вид, безусловно, богемный. Как натура творческая и кипучая, меценат Брыков и не думал останавливаться на достигнутом. Он решил стать покровителем искусств, в результате чего в Славине появился памятник поэту Осипу Мандельштаму.
Известно, что жизненный путь литератора был нелегким. Судьба его бронзового изваяния тоже вышла не из простых, хотя про нее известно куда меньше. Поговаривают, что изначально монумент должен был украшать один из скверов столицы. Но по неясным причинам, среди которых фигурировала растрата казенных средств, префектура отказалась устанавливать памятник, уже отлитый в бронзе. Скульптор рвал на себе волосы. Пристроить поэта в другой парк или сквер Москвы не получалось. «Светом в окне» стал меценат Брыков, который приобрел бронзового поэта «на вес» по цене лома, доплатив кое-что скульптору за хлопоты.
Так поэт Мандельштам нашел свое пристанище в городе, где ни разу не бывал, и о котором, возможно, даже не слышал. На пьедестале были выбиты монументальные буквы:
поэт
Осип Мандельштам
памятник установлен на пожертвования
мецената
Вениамина Брыкова
Вениамин Сергеевич лично проследил за тем, чтобы буквы его фамилии были не меньше, чем у Мандельштама. Не из ревности. Просто он был умным человеком, и справедливо признавал, что сотворить в своей жизни нечто великое, за что благодарные сограждане установят памятник лично ему, он вряд ли сможет. Но, недолго подумав, Вениамин Сергеевич открыл вот такой довольно простой способ присоседиться к вечности и неувядаемой славе.
И все-таки ни богемная борода, ни даже памятник, не давали господину Брыкову ощутить себя благодетелем на все сто процентов. Брыков долго размышлял, и, в конце концов, пришел к выводу, что ему не хватает титула «Почетный гражданин города Славина». Это официальное признание соотечественников могло стать той самой недостающей жемчужиной, которая увенчала бы его нимб покровителя обездоленных. Это светлое звание своим сиянием навсегда скрыло бы темное прошлое Вени Брыка.
Так или иначе, Вениамин Сергеевич не видел причин, почему родной город не может признать его навеки почетным. Однако город эти причины видел, и заслуги Брыкова достаточными пока еще не считал. Меценат очень терзался этим противоречием и находил утешение лишь в подсчете чистой прибыли. Благо, что его бизнес-машина действовала безотказно и утешала своего владельца изо дня в день.
Однако это утро, начавшееся с Благодарственного письма, определенно было удачным. По телефону Вениамин Сергеевич получил приглашение на аудиенцию в городскую Думу от самого Харитона Ильича Зозули. Нет, спикер ничего такого про звание «Почетный гражданин» не говорил. Но Вениамин Сергеевич почему-то почувствовал, что с административных гор подул теплый ветер перемен.
Можно было бы сказать, что в городскую Думу Вениамин Сергеевич прилетел на крыльях мечты, но это было бы верно лишь в фигуральном смысле. На самом деле он не прилетел, а приехал, и не на крыльях мечты, а на вызывающе большом ярко-красном внедорожнике.
Он проследовал в приемную председателя уверенным шагом успешного человека. Но на выходе из лифта его бодрая поступь вдруг сбилась на нервный галопец. В непосредственной близости от председательского кабинета господин Брыков увидел скульптора Андриана Сквочковского.
И тот и другой слыли в своих кругах людьми творческими. Усердное служение Музам, казалось бы, должно было духовно породнить мецената и скульптора. Но, увы! Как это часто бывает, двум дарованиям оказалось тесно в одном городе. Сквочковский невзлюбил Брыкова после истории с памятником Мандельштаму (главным образом он не мог простить гонорар, полученный не им, а каким-то другим совершенно незнакомым ему человеком). На открытии монумента он саркастически хмыкал, вслух критикуя недостатки скульптуры, «непростительные даже новичку». Не менее хлестко отозвался он и о «тех, кто одержим манией столичного ширпотреба», имея в виду, конечно, Брыкова. Брыков же, как человек, чье чувство собственного достоинства ковалось за колючей проволокой, болезненно ощутил каждый из нанесенных уколов и ни одного из них не простил.
Впрочем, внутренняя субординация Славинской богемы требовала выражения хотя бы внешнего пиетета. Скульптор и меценат сухо раскланялись. Брыков даже протянул, было, руку для приветствия, но вовремя одернул, вспомнив все язвительные замечания скульптора. Сквочковский, который уже незаметно отер свою потную ладонь о бедро, приготовив ее к рукопожатию, заметил жест мецената и руки ему так же не подал.
Настроение господина Брыкова немного поднялось в приемной, где Харитон Ильич приветствовал его очень тепло и, как показалось меценату, даже чуть интимно. Но, разглядев собравшихся, Вениамин Сергеевич снова приуныл – люди были сплошь незнакомые. И, как ему показалось, каждый явился сюда с претензией на титул «Почетного гражданина». За круглым столом сидели два незнакомых человека нахально-столичного вида, рыжебородый дородный священник с добрыми, но отчего-то хитрыми глазами, неприятный очкастый тип с верблюжьей физиономией, и очень полная дама с лицом красным и изменчивым, словно первомайская демонстрация. Собравшиеся не обратили на мецената Брыкова никакого внимания. Они с любопытством слушали одного из тех нахальных и молодых.
– Деревянный брус, окрашенный лакокрасочным покрытием, стойким к сложным погодным условиям, истиранию, действию ультрафиолета, на стойках круглого сечения, – с выражением читал Голомёдов. – Итак, уважаемые, кто отгадает первым?
– Верстак? – с сомнением предположил отец Геннадий.
– Древне-славянское стенобитное орудие! – безапелляционно выплюнул человек-верблюд Пилюгин. – Кстати, вы знаете, что порох на самом деле изобрели не китайцы, а славяне?
