– Выходи скорее, старуха!
Раздайбедин бешено заколотил в ветхую калитку. Через некоторое время за ней зашуршали шаги
– Да иду, иду! Ни днем, ни ночью от вас, окаянных, покоя нет!
Старуха, завернутая все в тот же серый пуховый платок, высунула из-за калитки свой острый клюв.
– Не воюй! Лучше дай по пять с газом!
– А… Это ты, желтоглазый… Я знала, что придешь. Сотня.
– Мне не две, мне одну.
– Одна – сотня.
Василий от неожиданности чихнул и немного протрезвел.
– Как же так? – растерянно спросил он.
– Ты в первый раз приходил, было по пять червонцев. Во второй – уже сотня. – прокаркала старуха
– Инфляция что ли?
– Ты мне мозги не пудри. Или бери, или уходи.
– А если уйду?
– Не уйдешь…
– Почему это?
Старуха усмехнулась беззубым ртом, сверкнула на Василия из-под платка черным галочьим глазом, и проговорила каркающим шепотом:
– А то ты не знаешь?
Раздайбедин ощутил, как понемногу – не то от страха, не то от вечерней прохлады – по телу поползли мурашки. Он вдруг отчетливо вспомнил, что в прошлый раз перед тем, как оказаться в могиле девицы Елисаветы Шейниной, он посещал эту черноглазую ведьму, так похожую на галку.
– Что, передумал? – злобно усмехнулась старуха, словно поддразнивая и упрекая в трусости. Василий не нашел, что ответить.
– Ну? – прикрикнула бабка.
– К черту! – пронеслось вдруг в голове Раздайбедина. – Если я чего-то не понимаю, то это еще не повод бояться! Любая жидкость – лишь вызов моей адекватности. А Елизавета… Она же живая, хоть и мертвая… К тому же, у нее можно спросить про любовь. Настоящую… Она-то должна знать!
Василий решительно достал сторублевую купюру и воскликнул:
– А неси!
– То-то! – прокаркала бабка. – Кто мою водку хоть раз попробует – к другому не пойдет. Для тебя теперь цена – сотня. А больше спрошу – ты ведь и больше дашь…
Василий постарался ни о чем не задумываться. Когда старуха вернулась с пластиковой бутылкой, пахнущей дихлофосом, он молча сунул в ее коричневую лапку деньги и направился в сторону рябиновой аллеи. Сначала медленно, а потом – все быстрее, на ходу свинчивая пластмассовую крышку. Добравшись до лестницы из могильных плит, Василий судорожно вздохнул, и поймал себя на желании перекреститься. Он поднял, было, правую руку, но, не донеся ее до лба, опустил. Вместо крестного знамения он левой рукой взметнул бутылку ко рту и сделал первый внушительный глоток.
Глава 13. Как и положено, наполненная мистикой
Земля обратила свое заспанное лицо к солнцу. Соответственно, то место, где находился Славнин, оказалось повернутым к луне.
Василий вздрогнул, услышав зловещий птичий крик. Понемногу из туманной дымки перед глазами начали вырисовываться неподвижные силуэты деревьев, под ногами – узкая серая дорожка, уводящая в угольно-черную темноту, над головой – бесконечное небо из темного бархата с редкими блестками звезд. Уши ловили неясный шум – не то листьев на деревьях, не то травы под ногами, не то – алкоголя в голове. А может быть – шум далекого моря. От звуков этого неясного «прибоя» на душе было младенчески безмятежно.
Чуть повернувшись, Василий увидел, что по левую руку от него легко и бесшумно плывет Елизавета – в длинной юбке, невесомой шали, вся, словно сотканная из призрачного лунного света. Он улыбнулся и хотел сказать, насколько он рад встрече, но понял, что Елизавете это известно без слов, и промолчал. Некоторое время они двигались в темноту и неизвестность молча.
– Что вас тревожит? – наконец очень тихо спросила Елизавета и подняла на Василия большие и немного грустные глаза.
– Мне стыдно, – откровенно сказал Василий. – Я… Я запутался.
– И что же вас беспокоит?
– Любовь! – выдохнул Василий и потупил взор. Елизавета удивленно посмотрела на него и, кажется, тоже немного смутилась:
– Вот так сразу?
– Можно не сразу… – Раздайбедин остановился, захотел взять девушку за руку, но почему-то побоялся, что хрупкая кисть окажется лишь призрачным видением, которое растворится от прикосновения. Он попытался собраться с мыслями. – Я хочу узнать ваше мнение о любви к людям, к жизни. Но можно начать и с любви к Родине.
Немного в стороне от серой тропинки показалась скособоченная скамейка. Елизавета проплыла к ней и жестом позвала Василия. Они присели рядом.
– Любовь… – тихо произнесла Елизавета. – Она очень разная. Любовь к созиданию и любовь к разрушению…
Василий кивнул и болезненно поморщился:
– Я чувствую, что я разрушаю мир. Но я не могу сказать, что делаю это из ненависти. Быть может, мною движет даже любовь, но только она какого-то особого рода… Или это и есть истинная личина зла? Вряд ли диктаторами, которые хотели поработить весь мир, двигала исключительно тяга к разрушению! Скорее, они стремились расширить границы своего государства. А эту тягу под определенным соусом тоже можно подать, как патриотизм – любовь к своей Родине!
Елизавета посмотрела куда-то в темноту, и, словно разглядев в ней давно минувшие события, спросила тихо:
– Как вы считаете, почему Наполеон напал на Россию?
– Наполеон? – Раздайбедин наморщил лоб. – Он хотел ее завоевать – это очевидно…
Елизавета с сомнением качнула головой и сказала:
– Историки проштудировали сотни архивных документов, но так и не нашли прямого ответа на этот вопрос… Когда Наполеон громил Европу, российский высший свет буквально захлебывался от восторгов, обращенных к его военному гению. Барышни хранили его портреты под подушками, офицеры восхищались изяществом, с которым он проводил баталии. Россия любила «маленького капрала»!
– Всерьез?
– Всерьез! И Наполеон отвечал ей взаимностью. Он неоднократно называл русского императора братом – даже не смотря на то, что Россия, не имея возможности предать своих прежних союзников, участвовала в сражениях против французской армии.
Заключая в 1807 году Тильзитский мир, монархи говорили о делах лишь несколько часов. Зато празднества продолжались около двух недель. Как говорят очевидцы, императоры были неразлучны, всячески стараясь подчеркнуть взаимное расположение. Наполеон и Александр произвели вместе смотр французской и русской гвардии. А напоследок они расцеловались перед войсками и зрителями.
Присевший на лавку Василий вдруг с ужасом ощутил, как его снова развозит. В голове закрутились невероятные яркие колеса, а живое воображение тут же начало рисовать картины исторического поцелуя двух монархов. Для разминки императоры в его голове сначала облобызались троекратно, потом – взасос, по-брежневски, и, наконец, в их имперский поцелуй не пойми откуда вкрались нотки нездорового эротизма. Василий зажмурился и энергично потряс головой.
