Дядя Пёдыр едва заметно напряг могучие плечи, и наручники лопнули. Он медленно встал, вытер лоб ладонью и, покачиваясь, несколько секунд тупо смотрел на размазанную по грязным пальцам кровь. Бульдозер тут же остановился, из его кабины с криком выскочил желтый жилет и скрылся за углом клуба. Великан проводил его глазами, потом перевел взгляд на бульдозер, груду мусора, тряхнул головой и медленно шагнул к Чапаю.
– Что, и тебя одолели, дед? – прогудел он бесцветным басом.
– Что же это… деется, люди добрые? – повторил старик и вскинул на великана голубые выцветшие глаза.
– Пойдем, дед… Тут самый добрый вон тот – из железа. – Дядя Педыр кивнул на бульдозерный ковш, бережно взял Чапая за плечо и повлек за собой в проулок. Чапай пошел послушно, автоматически переставляя ноги и не оглядываясь.
Голомёдов посмотрел вслед, глубоко вздохнул, опустил голову и, ничего больше не говоря, пошел в другую от проулка сторону – к серебристой машине.
Нюрка увидела, что на площади больше не осталось знакомых людей, которые могли бы прогнать чужаков. На своем посту стоял лишь Стальной Рыцарь. Она смотрела, как опускает свой ковш бульдозер, готовясь к атаке на одинокого воина, глотала слезы обиды и от отчаяния грызла белесый хвостик косы.
– Сейчас вы узнаете! – шептала Нюрка, – сейчас ваш бурдозел ка-а-ак врежется в щит, да ка-а-а-к развалится на мелкие части!
Бульдозер не посчитал нужным брать большой разгон или поднимать ковш повыше. Он выпустил в небо облачко черного дыма и тронулся вперед.
– Сейчас… Сейчас! – замерла Нюрка, не имея сил даже вздохнуть.
Бульдозер легко повалил железного истукана и в секунду смял, как пустую консервную банку. Но Нюрке показалось, что это злобный Дракон навалился на одинокого Рыцаря тяжелым телом, сбил с ног широкой стальной грудью и начал рвать жестокими лапами…
Глава 28. Памятник всему человечеству
Общая тетрадь, запись рукой Голомёдова.
… Я не был у стариков уже давно. Кажется – целую вечность. Работа заедает. Я и в Слободе-то оказался по работе – место под памятник приглядеть. И сейчас, когда я стою на площади перед клубом, меня грызет что-то похожее на совесть.
– Что грустишь, Кирюха, лягушат тебе на брюхо? – веселый голос буквально сдергивает паутину забот. Дед Чапай шагает от Клуба по направлению к дому и, как всегда, улыбается небу, солнцу и всему, что встречает на пути.
– Чевой-то давно тебя не видно, квартирант!
Я не хотел идти к Чапаю. К нему ведь на пять минут не зайдешь. У него само время по-другому движется. В городе ты молотишь, как поршень, и кажется, что успеваешь за сутки переделать тысячи дел. А у Чапая время капает тяжелыми медовыми каплями – иногда весь день проходит за неспешным разговором и какой-нибудь нехитрой работой, вроде перебирания прошлогодней картошки. Но оглянешься назад – и всей недели как не бывало, даже вспомнить нечего. А выходной у Чапая – длинной в целую жизнь, полную событиями…
– Ну?! Видал рыцаря-то мово?! – с гордым видом подмигивает Чапай.
Рыцарь, склепанный из оцинкованного железа, и впрямь впечатляет. Он возвышается перед детской площадкой примерно в полтора человеческих роста и приветствует каждого, кто подходит к площади. Этот гигант с бочкообразной грудью в одной руке держит прямоугольный щит, а другой опирается на широкий деревянный меч. Но его грозная фигура совсем не пугает. Шлем воина выкрашен яично-желтой краской, поверх которой красуются аккуратные нарисованные васильки. Макушку украшает легкомысленный плюмаж, к производству которого явно имеет отношение хвост Чапаева петуха. Со щита с улыбкой чеширского кота щурится красное Солнце.
Я подхожу и уважительно стучу по выгнутому нагруднику – даже сложно представить, что склепать такое диво смог в одиночку пожилой кустарь. Теперь мне совсем не обидно за день, проведенный на крыше, которую мы перекрывали битым шифером вместо листов железа. Не смотря на свои рационалистические взгляды, теперь я признаю – дело того стоило! Рыцарю его доспехи куда больше к лицу, чем какой-то крыше.
– Важная работа! – не то спрашивает, не то утверждает Чапай. – Две недели молотком стучал, чисто дятел!
Дед Чапай в таком восторге от своего творения, что даже не ждет моей похвалы – он и так уверен, что кроме восторга, рыцарь ничего вызывать не может. Впрочем, не так уж он и заблуждается.
– И как же вы его сюда дотащили? Он ведь центнер весит, а то и все два?
– Хо, Кирюха! Это мне плюнуть и растереть! Мне любое дело по плечу – я ведь самого Ленина на тракторе катал!
Я уже изучил склонность Чапая к хвастовству, но такой поворот сюжета мне кажется излишне крутым даже для него. Чапай, уловив мое скептическое настроение, взвился шмелем:
– Не ве-еришь?!
Я покорно склонил голову и пробормотал, как нашкодивший школьник:
– Верю! Только не совсем понимаю…
– Эх ты, инкубаторский! – все еще досадует дед, но я вижу, как распирает его изнутри желание рассказать очередную небывалую историю. Он присаживается на деревянную спину Крокодила и достает папиросу.
– Был, значит, у нас в Слободе Владимир Ильич! – Чапай, выдерживая паузу, закуривает и хитро прищуривается. Я не перебиваю, а потому он продолжает. – Да не простой, а бронзовый. Аккурат вот здесь напротив клуба на постаменте стоял и на светлое будущее правой рукой указывал.
Стоял и беды никакой не чуял. Какие у памятника беды могут быть? Вот, разве, голуби несознательные обсидят… Да тут откуда ни возьмись, Горбачев в стране перестройку завел.
Но, то ли заводил против часовой стрелки, то ли заводилку не ту взял – народ у нас, как есть, с катушек съехал! Мужики в политической жизни все стали один умней другого. Собрания через день устраивают, курют и обсуждают, каким, значит, курсом страну лучше повести. А бабы, чисто муравьи, с магазинов все тащут – запасаются на случай дефицита. Кто что урвет. Моя старуха с жадности на горбу два мешка хозяйственного мыла притащила. Оно на складах почитай с довоенных времен пылилось, все мою зазнобушку поджидало.
– Зачем тебе? – говорю. – Она надулась, как бурундук и ответствует:
– Голод идет, верные люди сказали!»
– Что ж ты, – говорю, – мать, блины печь с этого мыла хочешь выучиться, али душу свою черную от грехов намереваешься отмыть?
Озлилась бабка, мыло в кладовке под замок заперла. Так оно в кладовой и лежит по сей день, мыло-то!
– А памятник? – осторожно пытаюсь я вернуть повествование в нужное русло.
– А ты меня не перебивай! Я по мылу аккурат на памятник и выскользнул. – Чапай гордо подкручивает свой командирский ус.
– В общем, был у нас тут в Слободе свой активист – на вроде блаженного. Сережка Пыжов. Нос у него был завсегда сопливый, а правый рукав у пижмака через это – вечно грязный. Через три дома по нашей улице жил. Трудился он раньше в Райкоме на побегушках. Бумажки какие-то по этажам разносил и в магазин начальству за папиросами бегал. Так вот, этот Сережка любую собранию за версту чуял! Ежели где более двух людей народу собирается, он уже тут как тут. На ящик взберется, или на чурбан какой, и речи идейные говорит. Про коммунизм с мировой революцией и про новую жизнь в свете исторических решений Партии.
