– Нет…
– Это просто! Ты – репка!
– Как это?
– Ладно, давай, покажу… Только чур потом ты сам! Посадил дед репку!
Она присела и обхватила поцарапанные коленки коричневыми руками.
– Выросла репка большая-пребольшая!
Девочка медленно приподнялась, руки ее потянулись вверх и закачались как листья.
– Стал дед репку из земли тянуть! Ну? Чего ты? Тяни!
Я потянул ее за локоть, а она рассердилась:
– Ты не сразу меня из земли выдергивай! Тебе еще за бабку тянуть, потом за внучку, потом еще за Жучку, кошку и мышку! – девчушка загибала пальцы и трогательно сдувала выгоревшую челку с глаз.
Я виновато улыбнулся. Что может быть проще сказки про репку? А я, кажется, не справился. Девочка тонко почувствовала это. Но она великодушно сделала вид, что не замечает моей ущербности. Как ни в чем не бывало, она продолжила разговор:
– А еще я его Репкой зову, потому что он… сладкий. Он меня всегда конфетами угощает.
– А репка разве сладкая?
– Сырая не сладкая. Как капустная кочерыжка. А пареная – сла-а-аденькая! – моя знакомая закачала головой, погладила себя по животу и улыбнулась. В улыбке не хватало двух зубов. Неожиданно ее осенило:
– А ты разве репку не ел?!
Мне показалось, что я покраснел до ушей.
– Не ел…
– Приходи ко мне, когда у меня будет, я тебя угощу!
Я кивнул и не нашел, что сказать дальше.
– А меня Нюркой зовут… – снова пришла на выручку моя собеседница. – А тебя?
– Кирилл.
– А давай, Кирилл, на крокодиле кататься?!
– Давай…
Она оседлала крокодилью шею. Я кое-как устроился позади. Нюрка крикнула – «Крокодил, вперед!» и мы покатились. Я смотрел на белобрысую макушку, на тонкую косицу между загорелых лопаток и очень завидовал Нюрке. Нюрка действительно скакала на Крокодиле куда-то вдоль берегов неведомого Нила, азартно пришпоривала его пятками и с уверенностью опытной наездницы балансировала на подвижной скользкой спине. А я сидел на растресканной колоде, окрашенной зеленой краской советского оттенка, чувствовал пятой точкой небольшой сучок и представлял, как местные жители пялятся на меня из окон и крутят пальцем у виска.
Нюрку окликнули ребята. Она слезла с крокодила, почему-то виновато посмотрела на меня и убежала с ними. А я вдруг устыдился самого себя – насквозь городского, занятого делами вселенского масштаба, но не умеющего играть в Репку. Устыдился того, что я уже сделал, а еще больше – того, что собираюсь сделать.
В моем списке жизненных приоритетов заглавные строки всегда были продиктованы работой. Торопясь на встречи, которые нельзя отменить или перенести, я не мог себе позволить остановиться и вдохнуть запах цветущей сирени или просто посмотреть, как встает над городом солнце. Догадываюсь, это звучит банально. Но как же мне жаль эти навсегда потерянные рассветы, весну и сирень! Меня всю жизнь учили разделять главное и второстепенное. А я, кажется, перепутал их с точностью до наоборот. И самое обидное, что переучиваться уже поздно.
Что-то сместилось в груди и развернулось острой гранью. Мне очень хочется, чтобы кто-то знающий вынул этот осколок. Чтобы я, никуда не спеша, мог спрятаться в тени плетня и вдумчиво поковырять в носу… А впрочем… К черту все!
Глава 29. Тернистый путь патриота Шашкина
Поэт и полковник в отставке Александр Александрович Шашкин выглядел необычайно свежо, молодо, подтянуто и жизнерадостно. Он излучал в собравшиеся массы уверенность и в ответ получал восхищенный взгляд тысячеглазой толпы. Литератор стоял на трибуне установленной перед постаментом. Толпа колыхалась у его ног, нетерпеливо поглядывая на Шашкина снизу вверх.
Наконец, поэт благожелательно кивнул зрителям головой и слегка приподнял ладонь в знак того, что сейчас из его уст посыплются жемчуга красноречия. Толпа в мгновение стихла.
– Лишь истинному патриоту, возросшему от корня, который глубоко уходит в родную землю, дается талант и сила литератора. Дается на то, чтобы воспеть эту землю и ее славных сынов! – разнесся над замершей толпой суровый шашкинский баритон. – Это ему, литератору и патриоту, а не какому-то там краеведу, дано великое и не постижимое. Это он, а не какой-то, с позволения сказать, краевед, способен победить смерть, воскресив из небытия в своих произведениях воина и героя Бубнеева, подарить ему вечную жизнь в строках величественной Оды. Благодаря ему, литератору, а не какому-то, извините меня, краеведу, еще многие и многие поколения потомков будут узнавать о великих подвигах своего земляка и гордиться ими…
Опозоренный Пилюгин при этих словах попытался затеряться в толпе, прячась за чьи-то спины. Но толпа смотрела на краеведа безо всякого сочувствия, а с брезгливым презрением, как на издыхающую крысу.
– Наверняка у многих возникает вопрос: из какого бездонного источника мне удается черпать свои силы и вдохновение? – продолжал вещать Шашкин. – Я отвечу вам. Сила эта – патриотизм! Я впитал ее с молоком матери, она пришла мне от моих предков! Мой род идет от древних корней, от знаменитых казаков Шашкиных!
Толпа зааплодировала. Несколько секунд Шашкин величаво внимал овации, но потом, скроив лицо очень скромного человека, снова поднял руку в успокаивающем жесте. Толпа тут же утихла.
– Сама моя фамилия – Шашкин, фамилия моих предков, говорит о том, что они виртуозно владели шашкой – этим незаменимым оружием казака. Холодная стать и горячее сердце – вот что делало любого Шашкина славным воином и достойным защитником земли русской! – громогласно уверил толпу литератор.
– И я, пройдя по дорогам предков, посвятил свою жизнь ратному делу. – Шашкин горделиво скосился на свои юбилейные медали, а потом воскликнул голосом звонким и чистым. – Говорим «Шашкин», подразумеваем: «Воин и Патриот!» Да! Мы – Шашкины, а не какие-нибудь там Пилюгины! МОЙ дед защищал Отечество в Первую мировую. МОЙ прадед воевал на Кавказе. МОИ предки вместе с Ермаком осваивали Сибирь!
И, отыскав в толпе затравленного краеведа, молодцеватый Шашкин снисходительно добавил:
– А если некоторые, так сказать, краеведы позволят себе усомниться в правдивости моих слов, то пусть прочтут вот это!
С этими словами литератор достал откуда-то из-за спины толстый том, на обложке которого золоченым курсивом значилось: «Ратный подвиг казаков Шашкиных – от Ермака до наших дней».
Вконец опозоренный Пилюгин, осознав свое ничтожество, уронил курчавую голову на грудь и под улюлюканье толпы побрел в сторону Беспуты – явно с намерением утопиться.
Поэт Шашкин же, по заслугам воздав выскочке, глухо кашлянул. И только тут все собравшиеся заметили, что этот молодцеватый подтянутый человек страшно болен. Толпа вздохнула, как единый организм, осознав, каких усилий и какого огромного мужества стоило ему это выступление на трибуне.
