Толпа, напитанная дождем и возвышенными словесами, даже не заметила, что Зозуля взамен оригинальной мысли императора Петра нечаянно подсунул ей секрет мужского долголетия. Человечество долгие века билось над этим рецептом, но все-таки пропустило его мимо ушей. Толпе уже не важно было, что именно говорит Зозуля – любое его заявление воспринялось, как библейская истина, и поддерживалось продолжительным ревом.
Оглушенный Раздайбедин прижал руки к ушам и обвел толпу взглядом. Ему показалось, что все лица слились в одну большую яростно-страстную гримасу. Пользуясь тем, что на трибуне никого не осталось, Василий показал этой огромной тупой физиономии язык и сообщил лекторским голосом:
– Старинный русский праздник Холуин по праву считается одним из самых любимых и почитаемых в народе…
Неожиданно он осекся. На краю площади, там, откуда схлынула толпа, Василий вдруг разглядел еще одно лицо. Другое, непохожее на остальные, но такое знакомое и близкое. Он не поверил своим глазам, а точнее – очкам. Василий снял их, быстро протер от водяной пыли и водрузил на нос. Лицо исчезло. Но Василий уже кинулся с трибуны, не замечая ступенек. Он продирался сквозь толпу, выкрикивая:
– Елизавета! Елизавета!
Толпа бросала ему в спину:
– Куда прешь, чумной?!
Впрочем, эта мелочь не испортила толпе праздника. Славинские СМИ буквально задыхались в патриотическом восторге, описывая этот день по мгновениям, переходя от скорбных и торжественных к радостным и возвышенным. Харитон Ильич раздавал интервью направо и налево. Но читатель, вероятно, уже сыт по горло его мыслями и чувствами в этот день, а потому приводить здесь его речи не имеет смысла.
Для Зозули этот вечер окончился грандиозным застольем. По правую руку от него восседал Почетный гражданин Правого берега Андриан Эрастович Сквочковский, а по левую – Почетный гражданин Левого берега Вениамин Сергеевич Брыков. А потом, когда Харитон Ильич «пошел по рукам» (то есть, начал движение от стола к столу, принимая поздравления и осушая бокалы в свою честь), последние камни стены отчуждения между меценатом и скульптором рухнули. Поначалу Вениамин Сергеевич и Андриан Эрастович сидели плечом к плечу и рассуждали на легкие и приятные темы, вроде: «Да кто там разберет – Левого или Правого берега гражданин? Для серой массы – Почетный, он и есть Почетный!» А потом, по мере выпитого, меценат и скульптор уж вовсе уперлись лбами и перевели беседу на вечную тему:
– Вот скжи… Тымня увжаешь? Вот я ття увжаю!
– А я тте как пчетный гржданин гррю: я ття ще больше увжаю!
– Не-е-е-ет! Этто я ття увжаю!
Этому единению не мешал даже бас отца Геннадия, который из-за соседнего столика пароходным гудком тянул:
– Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны
Выплывают расписные
Стеньки Разина штаны…
Стоит упомянуть, что два других заслуженных человека, которых общественность Славина отметила высокими наградами, к концу вечера также смогли заметно сблизиться – пусть не идейно, но хотя бы географически. Дело в том, что поэт Шашкин не дождался известия о своем награждении. Обидевшись на всех и вся, он отправился домой упиваться своим горем. Под родной крышей поэт, выпив водки пополам со слезами, взялся за сочинение стихотворной посмертной записки.
Начиналось это произведение отменно сильной строкой: «А вы, надменные потомки!». Но дальше дело не пошло, поскольку у Александра Александровича закончилась водка. Свои запасы он пополнил в ближайшем гастрономе. Но, выйдя на крыльцо магазина, поэт не смог держать в себе разочарование, помноженное к тому же на бунтарский дух, присущий, как известно, всем творцам. Крыльцо вдруг показалось ему трибуной, а несколько бродячих собак и бродячих старушек – благодарной аудиторией. Поэт хлебнул водки прямо из горлышка и воодушевленно повторил свою пламенную речь о пользе молока предков, и несколько раз подряд прочитал гениальную Оду. Здесь же, на крыльце, он был задержан нарядом милиции, слегка поколочен для профилактики и доставлен в ближайший райотдел.
Краевед Пилюгин, был поколочен чуть раньше – непосредственно после своего выступления, когда Василий и Кирилл стащили его с трибуны и сдали на руки наряду милиции. Новость о своем награждении он выслушал, сидя в тесном «обезьяннике» милицейского УАЗа. По этому поводу он, естественно, начал качать права, за что был еще раз поколочен, после чего доставлен в райотдел и помещен в соседнюю с Шашкиным клетку.
Те, кто составлял многоликую толпу на площади Беспутной Слободы, окончили этот день по-разному. Описание каждой истории по отдельности будет слишком долгим, да и не столь интересным читателю, поскольку он знаком далеко не с каждым жителем Славина и интересуется отнюдь не каждой судьбой. Следует сказать лишь, что очень не многие славинцы оставили без должного внимания такой замечательный повод, как Годовщина Бородинской битвы. И если то в одной, то в другой квартире пьяный глава семьи и стучал кулаком по столу, требуя очередную бутылку водки – так ведь, согласитесь, он имел на то полное право. Это ведь вам не хухры-мухры, а историческая память и воспитание патриотизма. Проявлять в таких важных вопросах слабину равносильно предательству Родины.
Если же говорить о знакомых читателю персонажах, то ни Голомёдов, ни Раздайбедин почему-то на торжественном банкете у Зозули не присутствовали. Впрочем, Харитон Ильич, упиваясь своим успехом, не особо по ним и скучал.
А еще очевидцы из местных утверждают, что последним с площади Беспутной Слободы уходил хмурый человек в очках, бороде и полиэтиленовом дождевике. Быть может, читатель узнал в этом описании Ярослава Дусина. Уж отсмеялась над могилой генерала фальшивая гармонь аккомпаниатора народного хора, уж подрались за клубом стенка на стенку слободские с городскими, уже и галки окончили свой воздушный патруль, а промышленный аналитик все бродил по площади. Он многократно обходил монумент, разглядывал то свежий могильный холм, то груды подсолнуховой шелухи и пустой тары, которые оставили после себя патриотически настроенные славинцы. Ярослав Дусин ерошил под дождевиком свою дремучую бороду, хмурил густые брови и протирал монументальные очки. Его аналитический ум напряженно работал, пытаясь понять, что же такого странного было в постаменте и бронзовой табличке, привинченной к нему. В тысячный раз взглянул Ярослав Дусин на надпись:
Он наклонил голову набок, отчего стал похож на сову, и вдруг крякнул озадаченно и даже испуганно. Ребус нашел свое разрешение. Первые буквы каждой строки отчетливо сложились в слово:
Глава 31. Дорога на пьедестал
Зеленая тетрадь, запись рукой Голомёдова:
Завтра мы будем хоронить генерала. Нет. Мы будем закапывать пустой гроб. Хотя снова мимо. Завтра мы похороним памятник Всем Людям, который Чапай строил много лет. Чем больше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь, что Чапай прав – люди ставят памятники не героям, мудрецам и первопроходцам. В первую очередь они возводят памятники самим себе.
