Потом Дугу показалось, что очень долго ничего не происходило, хотя на самом деле, наверное, это оцепенение длилось не более пары секунд. Лот повалил Юлия на пол, Саша закричала, а потом они побежали. Позже Дуг с трудом мог вспомнить этот бег, он помнил только, что все вокруг было белым, размытым и каким-то ненастоящим. Елена потом сказала, что это все было из-за выброса в его кровь адреналина. Что, мол, это так всегда – когда происходит что-то грандиозное (так и сказала – «грандиозное»), то, как назло, потом ничего толком и не вспомнишь в деталях, все сплетается в какой-то яркий ком, и связь между действиями со временем исчезает.
Дуг бежал и тащил за собой Сашу, кто-то кричал, что-то происходило, а он сконцентрировался только на одном – попасть в трюм, домой, и как можно скорее. Все стало похожим на сон: какие-то крики, какие-то люди, давка, сирены Проверок, люди Лота, Старый Том и работники котельной, испуганная мама.
Казалось бы, самое время Ковчегу раскачаться во все стороны и утонуть, а они почему-то не тонули.
Он крепко сжимал Сашину руку, а потом оказалось, что ее уже оттеснила толпа и повсюду были только плечи, спины и лица. Один из Проверочных замахнулся черной резиновой дубинкой, она обрушилась на кого-то слева от Дуга, а уже в следующую секунду Дуга отшвырнуло куда-то вбок, затылок стал мокрым и горячим, и все померкло.
* * *
Дуг спал и видел во сне свой Корабль горящим: горячий металл и обжигающий воздух, жар, страх и липкий горячечный озноб. Корабль во сне скрипел и трещал, расходились металлические бока и швы, и люди падали, падали, падали в черную воду.
Потом на его лицо легли чьи-то ладони, и оказалось, что он лежит на своей старой койке, а прижатые к его пылающим щекам ладони принадлежат Еве.
– Там совсем не было воздуха.
– Где, Дуг? Где не было?
– Там… во сне.
Оказалось, что у него высокая температура и здоровенная шишка на затылке. Когда он принял полулежачее положение и дотронулся до головы кончиками пальцев, голова остро заухала и затрещала, как разваливающиеся оси Корабля в его сне. В глазах заплясали белесые огоньки, и Дуг как можно аккуратнее лег обратно. Хотелось спросить, где все, а еще – что произошло и чем кончилось, но сил не было совсем.
Ева молчала и смотрела на него с такой любовью, как будто одно его существование было для сестры подвигом величайшего масштаба. Он закрыл глаза.
Когда Дуг снова осторожно их открыл, в каюте уже была мама. Она сидела на Евином месте и гладила его по руке. Ева, несмотря на то что уже совсем большая, сидела у мамы на коленях, как в детстве…
Говорить не получалось, думать тоже. Дуг решил, что самым правильным будет снова закрыть глаза.
* * *
В другой каюте, расположенной на десятки метров выше, в чужой кровати спала, свернувшись калачиком, Саша. Сон ее был неспокоен, у нее вообще была забавная привычка (по крайней мере, Дуг всегда находил ее забавной) совершать во сне, лежа на боку, движения, отдаленно напоминающие ходьбу. Во снах Саше то и дело приходилось бежать, и она всегда не успевала оказаться во сне в нужном месте.
Гектор сидел на стуле в противоположном конце каюты и неотрывно следил за ее движениями во сне. Его лицо украшал живописный синяк, успевший за последние часы поменять цвет. Кожа на губе треснула. Он размышлял о том, что скажет Саше, когда она проснется; а проснуться, по его замыслу, она должна была сама, и будить ее не следовало, это же ясно, сон – лучшее лекарство от любых потрясений и болезней. Этим самым – значением для человека крепкого сна – он оправдывал свое молчаливое пребывание в каюте последние несколько часов. Там, за стенкой, Сашин отец ожидал ее пробуждения, не имея возможности ее разбудить. Там же была и Олимпия. И Фиона – из всех троих говорила только она одна.
Гектор отказывался покидать свой пост для того, чтобы поесть, поспать или хотя бы умыться. Ход его внутренних рассуждений о том, что и как ему следует сказать Саше, когда она проснется, прерывался лишь отстраненными мыслями о том, что́ он, по идее, должен в такой ситуации чувствовать.
Когда он готовился к работе в Проверках, ему многократно указывали на то, что у него проблемы с эмоциями: у него их было немного, и он вообще плохо ориентировался в классификации и специфике человеческих чувств. Разницы между тревогой и печалью, к большому раздражению работавшего с ним в паре педагога, не видел, например, совсем.
У себя в каюте под присмотром медсестры, вряд ли, кстати, таким же бдительным и неусыпным, спала Елена. Но с Еленой было все в порядке, а это – самое главное.
Гек закусил губу и тотчас поморщился, потому что задел трещинку, и она тут же дала о себе знать.
Что он скажет Саше, когда она проснется? Привет, ты только не пугайся, сразу замечу, что все будет хорошо (с чего все будет хорошо и как он это может обещать, неизвестно). Капитан мертв, по всему Ковчегу объявлен комендантский час, и никто не понимает, что теперь делать и как быть. Твоя мамаша, которая, кстати, и моя мамаша тоже, родила тебя от Капитана четырнадцать лет назад и спрятала внизу с совершенно незнакомым тебе человеком. Ковчег скоро потонет, потому что Двигатель давно непригоден. Я поднял руку на своего отца, и он до сих пор не сломал мне шею только потому, что лежит в медицинском отсеке под завязку накачанный успокоительным и находится в беспамятстве. Я очень виноват перед тобой за то, что допустил эту запредельно абсурдную ситуацию, знаешь, и с тонущим Ковчегом, и с тем, что не нашел тебя раньше, я же все-таки твой брат.
Гек крутил в голове фразы и целые предложения и так и этак, и как бы он их мысленно ни произносил, получалась совершенно беспомощная белиберда.
За стенкой Фиона собиралась уходить, ей нужно было присоединиться к общему собранию, нужно было сделать хоть что-то. На Корабле два десятилетия живут тысячи людей. Долгое угасание и недееспособность Капитана являлись для всех них тайной, ясно, что тайной это должно оставаться и дальше. Перед тем как заснуть, Елена твердила матери о девочке Еве, о том, что мама обещала – они помогут. Фионе было страшно и ей было некому сказать об этом.
Дверь каюты открылась, Гек поморщился от света – они с Сашей находились в темноте, ее приемный отец с тревогой посмотрел на кровать, потом на Гека. Его лица не было видно, только темный сутулый силуэт, застывший на пороге, но по движениям и позе легко угадывалась тревога (или печаль, Гек ведь не умел отличать). Гек, не вставая, покачал головой, и дверь снова закрылась, но этого хватило для того, чтобы Саша проснулась. Может, она во сне почувствовала, что пришел папа, но так или иначе она заворочалась и открыла глаза.
Гек встал и подошел к кровати. Стоять и тупо нависать над ней было глупо, он сел на край кровати, и получилось еще глупее. Гек снова встал.
Их разговор, сколько бы Гек его ни продумывал, тоже получился совершенно глупым и коротким.
– Капитан мертв?! – волнуясь, спросила Саша.
– Я твой брат! – в таком же волнении откликнулся Гек.
