Михаил Наумович семенил по улице, подстраиваясь под размашистый шаг высокого спутника. Он говорил не умолкая:
– Никто не ожидал такого! Понимаете? Я здесь работаю тринадцать лет… Несчастливое число, понимаете? Приметы… Я не верю в приметы, хотя, как уж тут не поверишь! В вашей практике уже было нечто подобное, товарищ капитан?
– Григорий Викторович, – улыбнулся Ермаков. – Можете обращаться по имени.
– Согласен, – кивнул говорливый доктор. – Так даже лучше. Не столь официально, понимаете?
Они остановились возле входной двери, с черным глазком камеры над козырьком. Михаил Наумович нажал поочередно три цифры на панели – 754. Внутри что-то загудело, камера ожила, моргнула и погасла красная лампочка.
– Это служебный вход! – сообщил доктор. – Больных мы водим по специальному коридору. Там все формальности соблюдены, будьте уверены!
– А про эту калитку ваши пациенты не знают? – усмехнулся Ермаков.
Доктор обиженно заморгал, словно собираясь заплакать. У него были густые, черные ресницы, как у девочки.
– У нас ведь не полицейское учреждение!
Дверь распахнулась, мужчины вошли вовнутрь. Очень просто, решил капитан. Словно прочтя его мысли, Михаил Наумович возразил:
– Трудных больных мы держим в специальном блоке, понимаете? Два ряда решеток и надежная сигнализация!
– Из Крестов тоже случались побеги…
– Вот именно! – воскликнул ободренный поддержкой психиатр.
Они прошли по длинному коридору, мимо дверей с табличками, указывающими фамилии врачей и их специализацию. Стены были выкрашены в приятный фиалковый цвет, доктор радостно сообщил:
– Этим летом мы сделали хороший ремонт. Сейчас государство неплохо субсидирует медицину.
Он остановился перед темной дверью. На табличке значились фамилия и инициалы заведующего отделением: «Сайкин М. Н.».
Доктор погремел связкой ключей, нашел нужный, отомкнул замок.
– Прошу вас…
Это был обычный кабинет врача, обставленный стандартной мебелью. Черный стол был расположен тылом к окну, так что сидящий за ним врач как бы оставался в тени, тогда как лицо пациента оставалось на свету. На столе – компьютер и обычный набор оргтехники. Принадлежность к врачебной специфике демонстрировал аппарат для измерения давления со стетоскопом, сложенные в аккуратную стопку бланки с печатью медицинского учреждения, пара типовых плакатов на стене с красочно описанными симптомами вирусов гриппа и грозящими заболевшему страдальцу осложнениями. На столе заведующего отделением имелась черно-белая фотография Зигмунда Фрейда, в рамке, и яркая подпись под ней:
«Если вам кажется, что вы – невротик, прежде убедитесь, что вы не окружены идиотами!»
Очевидно, врач был не лишен чувства юмора. Но поразила воображение капитана большая картина, висящая между грамотой в стеклянной рамочке и канцелярским шкафом.
– Впечатляет? – заулыбался доктор. Он снял куртку, повесил ее на стоящую в углу вешалку и стал похож на самого обычного врача. – Кофе хотите, Григорий Викторович?
Ермаков отрицательно покачал головой. Он, не отрываясь, смотрел на большой холст. Художник изобразил голову горгоны Медузы. Переплетенные волосы-змеи открывали зубастые пасти, желтые раздвоенные язычки жадно искали жертву. Лицо мифологического персонажа было удивительно красиво. Высокие скулы, тонкий нос, гневливо изогнутые пурпурные губы, промеж них блестела полоска жемчужных зубов. Было в этом лице что-то магически притягательное, желанное и жуткое. Но особенное впечатление производили глаза. Известный прием итальянских живописцев эпохи Возрождения, благодаря которому глаза человека, изображенного на портрете, следовали за зрителем, был освоен безвестным художником в полной мере. Взгляд горгоны Медузы, согласно древнегреческому мифу, обращал в камень все живое. Горгона была убита Персеем, воспользовавшимся для схватки крылатыми сандалиями и медным шитом Афины, благодаря которому он смог видеть отражение Медузы. На картине, висящей в кабинете психиатра, глаза горгоны забирались в душу, пробуждая темные инстинкты, сокрытые обычно на дне подсознания.
– Круто написано! – восхищенно сказал Ермаков.
– В том-то и дело… – вздохнул доктор.
Капитан не был особым ценителем живописи: раз в год, по просьбе Наташи, водил Сашку в Русский музей и Эрмитаж.
– Там еще стихи…
Он не сразу заметил строчки стихотворения, четким почерком выведенные в том месте, где обычно художники ставят подпись.
…Прижаться к щеке трагедии!
К черным кудрям Горгоны,
к грубой доске с той стороны иконы,
с катящейся по скуле, как на Восток вагоны,
звездою, облюбовавшей околыши и погоны.
– Стихи Бродского, – пояснил доктор, – а вот картину написал наш пациент.
– Вы как-то невесело об этом говорите, Михаил Наумович. – Ермаков уселся на стул, но спиной он чувствовал леденящий взор горгоны Медузы.
– Автор данного произведения – один из беглых пациентов.
– Интересно… – протянул капитан. – Я могу ознакомиться с его делом?
– Вы имеете в виду медицинскую карту?
– Да.
– Одну минуту.
Доктор словно ожидал этого вопроса. Он достал из ящика стола пухлую папку вроде тех, что заводят в регистратуре поликлиник, с той разницей, что на обороте стояла яркая красная печать.
– Так мы отмечаем больничные карты наших… скажем так, особенных пациентов!
На лицевой стороне карты было от руки написано: Роман Михайлович Ямпольский. Дата рождения, число поступления в клинику. Ермаков перевернул страницу, следующий лист занимала серия фотографий. Профиль, фас. Как в уголовном деле. Капитан зябко повел плечами. На него в упор смотрел человек из «майбаха». Конечно, внешняя похожесть близнецов не новость, но здесь было нечто большее, чем идентичные черты лица, разрез глаз, структура черепа. Внутренняя сила и одержимость. Та бьющая через край энергия, которую пациент Пряжки запечатлел на своей картине.
Доктор включил компьютер, преувеличенно внимательно смотрел, как грузятся на экране монитора программы.
Страницы переворачивались с тихим шуршанием, как опадающие осенние листья. Помимо сугубо медицинских отметок в карте хранились аккуратно сложенные рисунки. По качеству они не уступали картине с горгоной, по большей части были сделаны карандашом или фломастером. Сюрреалистический бред, поначалу решил капитан, рассматривая художества сбежавшего пациента. Некоторые рисунки были снабжены комментариями автора, сделанными четким, каллиграфическим почерком, с резким наклоном вправо. Так иногда пишут переучившиеся «левши» или амбидекстры – люди, одинаково хорошо владеющие обеими руками.
«Левая рука правит миром!» – вывел художник над рисунком. Само изображение представляло вариацию сцены Страшного суда. С той разницей, что отсутствовали бесы-мучители. Обнаженные люди корчились в муках, центр бумажного листа формата A4 занимала голая женщина необыкновенной красоты. На месте глаз у нее зияли черные провалы, откуда струился яркий оранжевый свет.
