Это была чрезвычайно трудная задача, но я ее решил.
Около двух часов я обливался потом, сидя на корточках и втирая грунтовку и краску в складки кожи.
Манон вдруг понадобилось по нужде, но я довольно грубо велел ей сходить под себя, она улыбнулась и весело зажурчала, чуть приподняв ножку.
Наконец я выпрямился и потянулся, хрустя суставами.
– Зеркало, – приказала она с закрытыми глазами.
Я поднес зеркало, и она открыла глаза.
– Это надолго?
– Продержится неделю, если умываться с осторожностью и не попадать под дождь.
– И я буду свободна в движениях?
– Да.
– То есть мы можем заниматься любовью, и я могу не беспокоиться за него?
– Помни о нем, когда стоишь на четвереньках лицом к подушке или когда Вакх просит тебя принять позу Ариадны.
Она отбросила зеркало.
Веки ее набухли.
– Только не это! – Я протянул ей платок. – Женские слезы опаснее собак.
Под утро меня разбудил топот ног в коридоре и громкие крики вдали.
Выглянув в окно, я увидел мужчин в черном, бегущих вдогонку за людьми в белых балахонах, которые, кажется, пытались скрыться в глубине парка, там, где алели пасти садовых печей.
Ничего кроме легкого сонного недоумения эта картина у меня не вызвала, а будить расспросами Манон я счел поступком бессердечным: она так крепко спала, подложив сложенные ладони под щеку и выпустив на подбородок тонкую сладкую слюнку…
Завтрак Анри сервировал в моих апартаментах, в гостиной. Расставив приборы, он передал просьбу маркиза, который хотел бы встретиться со мной в библиотеке.
– Видимо, хочет познакомить тебя со старым пердуном Боде, – сказала Манон, которая завтракала в постели. – Этот Боде – незаконный сын де Бриссака-старшего, то есть сводный брат моего мужа. Милый, занудный, но неглупый книжный червь, друг Дидро и один из авторов Энциклопедии. В частности, он написал статью о Дон Жуане. Забавно, да? Но будь настороже – червь хорошо разбирается в людях…
– Мне нечего бояться, – сказал я. – Манон, у вас ведь нет детей…
– Дети от де Бриссака? – Она фыркнула так, что изо рта полетели крошки. – Ты не в своем уме, если считаешь, что я не в своем уме!
– Но ведь были же мужчины, которых ты любила…
– Ох, Мишель… – Она глубоко вздохнула. – Поздно об этом говорить. Поздно. Даже если я вдруг забеременею, кто знает, что появится на свет – чудо или чудовище… – Она вдруг встрепенулась. – Поможешь мне принять ванну? Надеюсь, ты окажешься более стойким, чем Анри: бедняга теряет голову, когда бреет мой лобок!
– С удовольствием, – сказал я. – А что стало с теми псами, которые тебя искусали?
Она бросила на меня испытующий взгляд, но не задержалась с ответом.
– Их сожгли. Живьем. В той самой садовой печи. Таково было мое условие.
Мне стало не по себе от ее тона – отчужденного, холодного.
– Прости… сегодня утром я видел, как в парке какие-то люди в черном гонялись за людьми в белом… в той стороне, где садовые печи… Впрочем, туман скрывал детали…
– Ах, Мишель! – С ленивой улыбкой она приложила к губам салфетку и почти пропела сладким голосом: – Прояви терпение, мой друг, и туман мало-помалу рассеется…
Библиотека находилась в другом крыле замка, неподалеку от кабинета маркиза, и напоминала церковь, заставленную книжными шкафами: кирпичные колонны, расширяющиеся кверху, образовывали ребра потолочных сводов, а беленые стены были прорезаны стрельчатыми витражными окнами.
Здесь царила приятная полутьма.
– Господин д’Анжи, – сказал маркиз, отвечая на мой поклон. – Позвольте представить вам господина Огюста Боде, нашего старинного и ближайшего друга, хранителя этих богатств.
Господин Боде полулежал в глубоком кресле у столика, уставленного чайными приборами, и разглядывал меня через синие стекла очков. Одет он был в некое подобие сутаны, а совершенно лысую его голову прикрывала черная шапочка с кисточкой.
– Прошу, господин д’Анжи, – проговорил он ясным голосом, – мы с маркизом как раз обсуждали рукопись, с которой вы любезно согласились нас познакомить…
– И которая многое прояснила в истории нашей семьи, – подхватил маркиз. – По перпиньянской линии наш род восходит к семейству де Тенорьо, поэтому вы можете понять мой интерес к этой повести…
– К сожалению, она осталась незавершенной, – сказал я.
– Рукопись, но не жизнь, – возразил господин Боде. – Кое-что о судьбе героев нам известно. – Он похлопал рукой по книге большого формата, лежавшей на столике. – Мы знаем, что Томмазо и Антонелла благополучно добрались до Савойи. К тому времени, когда кардинал Альдобрандини нашел свою дочь, она родила двоих детей. Кардинал их благословил. Молодые супруги не вернулись в Рим, перебрались в Бургундию, где и осели. Томмазо успел послужить у Ришелье, а его внук был преданным сторонником Мазарини. Дон Чема, как его называет рассказчик, то есть дон Хосе-Мария Рамон де Тенорьо-и-Сомора, которого Томмазо оставил в монастыре Святого Вита, охваченном пламенем…
– Выжил! – вскричал я. – Простите, господа, мою несдержанность!
– Понимаю, понимаю, – с улыбкой сказал маркиз. – Да, дон Рамон де Тенорьо-и-Сомора выжил, хотя и пострадал. Сведений о нем, впрочем, у нас очень мало. Известно, что в Рим он тоже не вернулся и больше никак не проявил себя на инквизиционном поприще. После пожара в монастыре он пропал из виду, а объявился только спустя два года в Испании, в своем родовом кастильском поместье. И не один, а с женой, о которой сообщается, что она была прекрасной хромоножкой…
Маркиз помолчал, наслаждаясь паузой.
– Голову готов дать на отсечение, что это была Нотта, – проговорил я, ничуть не боясь показаться наивным и восторженным простаком.
– Однако имя ее не упоминается, – продолжал маркиз. – В браке с доном Рамоном де Тенорьо-и-Сомора она произвела на свет пятерых детей: двоих мальчиков, двух девочек и – внимание – еще одного ребенка. О его природе мы можем только гадать. Но в тысяча шестьсот девятом году она погибла страшной смертью. Местные крестьяне утверждали, что по ночам донна Нотта оборачивалась крылатым вампиром и нападала на детей, выпивая у них кровь. Пойманная на месте преступления, она была привязана к лошадям и разорвана на куски, а останки ее бросили в печь для обжига кирпича…
Содрогнувшись от ужаса, я перекрестился.
Маркиз и господин Боде переглянулись.
– Решающим доказательством принадлежности к нечистой силе стали ее бритые ноги, – сказал господин Боде. – Бритый лобок ей простили, а бритые ноги – нет…
– Ваша светлость, – сказал я, – перстень с драконом, который вы носите на правой руке…
