Стиснув зубы, я прошел дальше. Пока не стемнело, мне нужно было найти те грузовики «Аненербе» и выяснить, какого дьявола они тут делают. Главное только, чтобы раньше фрицы меня не тормознули и не начали выяснять, какого черта я тут делаю. Оставалось надеяться, что у меня не особо подозрительный вид – шмот убитого мною немца подошел не идеально, но вполне терпимо для того, чтобы первый же встречный патруль не поинтересовался, какого лешего я хожу в униформе явно не своего размера.
Но интересующие меня грузовики не попадались, и я, кружа по улицам полуразрушенного города, через некоторое время вышел на центральную площадь…
И замер…
Посреди площади был установлены две П-образные виселицы, на которых болтались трупы повешенных красноармейцев, а также большой деревянный крест, к которому был пригвожден человек в окровавленной офицерской форме. Я так до конца и не разобрался, что значат полоски на петлицах, но у страдальца их было две.
Руки и ноги офицера были прибиты к деревяхе советскими штыками от винтовок Мосина. Для надежности немцы прикрутили конечности офицера к кресту. Опытные. Если не принять такой меры предосторожности, железо быстро порвет плоть и тело свалится вниз. Я висел на кресте, я знаю…
Через шею несчастного была перекинута веревка, прикрепленная к грязной доске, на которой углем криво была начертана надпись «Коммунист». Страшная картина… И понятно, зачем все это. Акция устрашения для местного населения. Мол, чуть что не так, сами видите, что с вами будет. Причем виселица непокорным покажется подарком – смотрите, сравнивайте, примеривайте на себя судьбу тех, кто посмел противиться захватчикам.
Советский офицер был еще жив. Он исподлобья смотрел на проходящих мимо немцев, и было понятно – окажись у него сейчас силы сорваться с креста, он не побежал бы спасать свою жизнь. Он бросился бы на врагов и рвал их штыками, вколоченными в руки, до тех пор, пока не упал бездыханным. Это в его глазах читалось очень явно, и немцы, бросая ненароком взгляд на казненного, невольно ускоряли шаг, стремясь побыстрее пройти мимо. Кто его знает, вдруг и правда сорвется, ну его…
Я знал, что такое, когда под твоим весом медленно рвется плоть, в которую вбито железо, – немцы специально подвесили офицера так, чтобы веревки неплотно фиксировали тело на кресте, и сталь штыков причиняла ему невыносимые страдания.
И помочь ему я мог только одним…
Проходя мимо, я сделал шаг вбок и резко ткнул штыком под доску, висящую на шее несчастного.
Заточенный металл легко прошел сквозь плоть, и по тому, как жизнь в глазах офицера начала стремительно затухать, я понял, что попал куда надо.
Говорить он уже не мог, но перед тем, как жизнь покинула его, я заметил, как офицер едва заметно кивнул мне. Понял перед смертью, что я не тот, за кого себя выдаю, и поблагодарил за избавление от мучений. Что ж, легкой дороги тебе, солдат, в Край вечной войны, ты умер достойно. Хотел бы я, чтобы у твоих товарищей в последний час нашелся тот, кто подарит им то же, что я подарил тебе. Жаль только, что мое желание неосуществимо – слишком многие в этой войне погибнут в ужасных мучениях. Это я знал точно…
Я быстрым шагом ушел от креста в ближайший проулок, уже зная – меня заметили. Боковым зрением я их отловил.
Патруль…
Два фрица одновременно замедлили шаг и недоуменно переглянулись – то ли их товарищ по оружию так развлекся, то ли тут что-то не так. Свистеть не стали, чтоб за идиотов не сойти, но за мной пошли. А после, небезосновательно заподозрив, что я пытаюсь скрыться, побежали – это я понял по буханью сапог за спиной. Еще немного – и свистеть начнут, и тогда мне точно не уйти.
Оставалось только одно.
Замедлить шаг…
Услышав позади:
– Halt! – я бежать не стал.
Остановился, обернулся с недоуменным лицом, мол, чего это вы, не попутались часом? И пошел навстречу, улыбаясь, как человек, готовый тотчас уладить любое недоразумение.
В глазах подходивших немцев была неуверенность, а в руках – винтовки, пока что стволами вниз. Шагов за десять один из них начал что-то быстро лопотать по-своему, я на таких скоростях немецкий не воспринимаю. Лишь несколько слов выхватил из его речи: «приказ», «коммунист», «убивать». А больше и не надо. Ясно, что я приказ нарушил не убивать того офицера. Провинность невеликая, как я понимаю, но легкого общественного порицания достойная. А может, и не легкого. Может, их за подобное поведение принято в гестапо тащить и допрашивать с пристрастием на предмет, с какого это хрена солдат вермахта такой добрый к противнику.
Я рассмеялся, махнул рукой, типа, ну что вы в самом-то деле, ради такой ерунды хипеж подняли…
И понял, что сделал промах.
Может, у фрицев в подобных ситуациях принято не руками махать, а отмашки делать во славу Гитлера или еще что, но патрульные моментально переменились в лице и вскинули было винтовки.
Но я начал двигаться немного быстрее.
Отбив рукой в сторону один ствол, я заехал его хозяину ребром ладони по кадыку. От души зарядил, со всей силы, чтоб гарантированно сломать трахею. А второго согнутым большим пальцем в глаз ткнул. Очень болезненная тема, от которой человек мгновенно забывает обо всем, кроме раздирающей боли в глазнице. И лишь после того я сдернул с плеча свою винтовку – и ударил.
Дважды.
Тому, что, выронив винтовку, хрипел и держался за горло, – прикладом в висок.
И второму.
Штыком в сердце.
Ткнул, провернул винтовку в руках, словно шуруп завинчивал, расширяя рану, – и выдернул, позволяя умирающему мягко опуститься на землю.
Он еще не осознавал произошедшего, этот молодой немец, держащийся за один глаз и вторым смотрящий на меня недоуменно и обиженно. Понимаю. Он хотел жить. Очень хотел. Нормальное желание, когда тебе от силы двадцать и мир кажется аттракционом – простым, понятным, интересным…
Но они тоже хотели жить. Те, кому ты, парень, месил кишки штыком, глядя, как они корчатся от боли. Может, не ты, может, твои товарищи. Но сегодня – платить тебе. Недолгой острой болью в груди, после которой тебя утащит в свои чертоги вечная тьма. Потому что я не такой, как ты и твои товарищи. Я не мучаю врагов ради удовольствия. Я их просто убиваю. Быстро и почти безболезненно…
Два трупа на узкой улочке – это не один, замаскированный в развалинах. Это уже серьезный повод фрицам поднять на уши всех кого можно и начать искать убийцу. Потому я действовал очень быстро – и успел затащить трупы в придорожные кусты прежде, чем по узкой улице прошел другой патруль.
К счастью, немцы не заметили пятно свежей крови на мостовой – а может, не придали значения. В городе, где за день было убито столько людей, кровь под ногами – как лужа. Обошел, чтоб лишний раз сапоги не пачкать, и дальше себе направился по своим делам.
Однако я понимал – рано или поздно немцы обнаружат отсутствие трех солдат, если раньше не найдут их трупы. Поневоле начала закрадываться мысль: может, хватит ходить по лезвию ножа в поисках неочевидного результата? Сталкерская чуйка, дело, конечно, хорошее, но неоправданный риск граничит с глупостью. Живой я еще смогу неслабое количество фрицев положить – чего не скажешь о мертвом…
