Понятно. Гебхард и его прихвостни разобрали завал быстрее, чем я рассчитывал. И сейчас наверняка неслись со всех ног на звук, прям как нарочно издаваемый автоматом, который я сдуру дал ученому.
Ладно. Должны успеть, фрицы вроде пока еще далеко, а у нас вон, люк над головой, только вентиль осталось крутануть.
Я его и крутанул…
И тот, вопреки закону подлости, легко поддался моим усилиям. Я толкнул люк вверх – и услышал сдавленный мат, произнесенный на немецком языке.
Да нет, закон подлости никуда не делся. При этом выбор был очевиден: или фрицы снизу, нехило мотивированные Гебхардом, который их наверняка подгонял, – или те, что сверху, которые о нас ничего не знают…
Наружу я выбрался максимально быстро. Ну, не как пробка от шампанского, но близко к этому, готовясь стрелять, резать врагов, рвать их зубами…
Не пришлось.
Это был обычный деревенский сарай, забитый сеном. И на этом сене сладко дрыхли два фашиста, рядом с которыми стояла зажженная керосиновая лампа и валялись бутылки из-под шнапса вперемешку с пустыми консервами. Люк, глухо ударивший об слой сухой травы, одного из них слегка потревожил, но не настолько, чтобы заставить окончательно проснуться.
Ага. Данные конкретные фрицы решили отметить взятие Киева с окрестностями, нашли старый сарай – и наотмечались до свинячьего состояния. Ну а что бы и не? Блицкриг почти удался, о чем беспокоиться? Можно и расслабиться. Кто ж потревожит на земле, которую они уже считали своей?..
Везение на войне – оно или есть, или нет. В данном случае я убедился, что оно у меня есть, так как вылез хоть и посреди оккупированной территории, но не на глазах, например, у роты автоматчиков, а всего лишь рядом с бухими вусмерть фрицами, которые вдобавок еще и дрыхли. Но радоваться было рано – надо было разобраться с погоней.
И я разобрался.
Выдернул из люка Захарова, который неуклюже пытался выбраться сам, и одну за другой отправил три гранаты в люк, после чего закрыл его и крутанул вентиль.
Там, внизу, грохнуло знатно – звук взрывов многократно усилило эхо, плюс к ним добавились вопли тех фрицев, чьи тушки поразили гранатные осколки.
Видимо, до отравленных алкоголем мозгов эти характерные звуки дошли, пусть даже серьезно приглушенные закрытым люком. Солдат есть солдат и на взрывы должен реагировать в любом состоянии, иначе на войне не выжить.
Они и отреагировали. Один бодрее – разлепил глаза, увидел советскую форму и попытался выдернуть из ножен штык. Второй неуверенно протянул руку к винтовке, стоявшей рядом.
Но только что проснувшийся пьяный враг всегда будет медленнее трезвого опытного сталкера…
Я убил обоих. Шустрому всадил нож в глаз и, провернув, выдернул. Второй почти дотянулся до винтовки, но в таких ситуациях «почти» не считается. Этого я, метнувшись вперед, схватил левой ладонью за лоб и с натугой всунул ему клинок НА-40 между шейных позвонков. Не особо гуманный способ нейтрализовать врагов, но мне нужна была их одежда, причем не испачканная в крови – не в униформе ж НВКД разгуливать по оккупированной территории.
– Что вы делаете? – ужаснулся Захаров.
– Уже сделал, – пробормотал я, сноровисто раздевая еще теплого фрица, у которого на месте левого глаза зияла кровавая дыра. – И тебе советую поторопиться.
– В смысле? Украсть одежду у убитого?
Я покачал головой, не найдя слов. Может, это другой Захаров, не тот холодный и расчетливый убийца-ученый из моего мира? Тот для достижения своих целей не останавливался ни перед чем – в отличие от этого восторженного идеалиста.
– К тому же он еще живой!
Я бросил взгляд на немца с ножом, всаженным чуть ниже затылка. Лежит на боку, глаза безумные, изо рта слюна стекает по подбородку. Ну да, позвоночник я ему перерезал, словно толстый кабель телефонной связи, при этом жизненно важные органы не задел. И теперь сигналы от мозга ниже раны не доходят. Тело парализовано, но фриц пока жив. Ничего страшного, скоро для него все закончится – в отличие от тех несчастных моих соотечественников из далекого прошлого, которым эти бравые парни не подарили быстрой и легкой смерти, предпочитая поиздеваться над беспомощными жертвами.
Из-под закрытого люка выступила вода. Ясно. Пока я тут разбирался с пьяными захватчиками, река через открытые шлюзы полностью затопила подземелье, похоронив под своими водами и жутких монстров Захарова, и молодчиков Гебхарда. Очень надеюсь, что вместе с ним, пусть даже этот не особо печальный факт негативно повлияет на историю…
И тут я увидел, как Захаров направляет автомат на раненого фрица.
– Нет, твою ж…
Договорить – вернее, доорать я не успел, короткая очередь разнесла немцу голову. Надо же, стрелять этот суперученый все-таки и вправду умеет. Только не там, где надо, и не туда, куда нужно.
MP-40 молотит негромко, но его услышали. Снаружи раздался окрик на немецком – некий фриц интересовался, какого черта происходит.
Медлить было нельзя. Я успел напялить штаны мертвого немца и даже сапоги натянуть. А вот Захаров и не думал ничего делать. Он стоял с автоматом в руках и глядел на труп стеклянными глазами.
Понятно, «шок первого», как называют это состояние бывалые сталкеры, – такое случается сплошь и рядом, когда неопытный новичок-«отмычка» совершает свое первое убийство. Некоторых начинает трясти как в лихорадке, другие ревут как бабы, размазывая сопли по щетинистым мордам, третьи же вот так, как сейчас Захаров, – каменеют, не в силах оторвать взгляд от трупа. Попадаются, конечно, и такие, кто убил – и пофиг, дальше своими делами занимаются, но сейчас был точно не тот случай.
И надо было что-то срочно делать.
Ну, я и сделал.
Сорвал с трупа китель, оперативно натянул на себя, нахлобучил кепку на голову, вырвал автомат из рук Захарова, сунул ему его гребаный портфель и прошипел на ухо:
– Ты пленный. Запомнил? Повтори!
– А?
Ученый явно не понимал серьезности ситуации. Он вообще ничего по ходу не понимал: «шок первого» наглухо парализовал его мозг. Правда, когда я размахнулся, чтоб второй раз за ночь отвесить леща, дабы разблокировать мозг Захарова, ученый поднял руку и сдавленным голосом быстро проговорил:
– Я понял!
Ага, понял он. Рефлекс сработал. Вот что трендюли животворящие делают!
– Тогда на выход, – прохрипел я, намеренно сажая голос – если фрицы начнут пытаться со мной говорить, придется изображать сильно простуженного, обходясь тем, мягко говоря, скромным словарным запасом, которым я располагал.
Мы вышли из сарая – и вот оно, здрасте. Навстречу нам спешил патруль, держа наготове винтовки. Конечно, пристрелить их можно было запросто, но если трескотню автомата, приглушенную стенами сарая, услышали лишь вот эти двое, то начни я стрелять на открытом воздухе – и все, считай, приехали. Несмотря на ночь, сюда сбегутся другие патрули, и можно считать, что я отвоевался. И Захаров до кучи тоже.
