Потому пришлось действовать решительно. Я довольно чувствительно ткнул ученого автоматным стволом меж лопаток, придав ему ускорение и задав направление движения – то есть прямо на патрульных. Которые еще на бегу метров за десять до нас принялись громко задавать вопросы – а именно, что это за тип в белом халате, куда я его веду и почему в сарае были слышны выстрелы?
Я прокашлялся, хрипло выдал «русиш швайн, доннерветтер», изрядно сомневаясь, что накопаю в голове еще что-то, соответствующее ситуации, как вдруг Захаров на чистом немецком начал тараторить о том, как он, русский ученый, рад сдаться в плен доблестным немецким воинам, как он мечтал работать на благо европейской науки – и вот подвернулась удача, его освободил из советской неволи героический солдат, убивший куратора НКВД, приставленного следить за несчастным ученым.
Все это я понимал очень примерно, так как Захаров выражался довольно витиевато, но патрульных проняло. Они замедлили шаг, а потом, переглянувшись, и вовсе остановились. Вид ученого в окровавленном белом халате, с портфелем в руках, свободно балаболящего на языке Гете и Шиллера, вворачивая в него цветистые обороты, на солдат подействовал гипнотизирующе. Эдакий разрыв шаблона, который они принялись усиленно осознавать.
И осознавали еще некоторое время, пока мы не подошли ближе…
Осенью ночи на Украине довольно светлые, но не настолько, чтоб разглядеть черты лица. У фрицев на груди болтались прямоугольные фонарики, и один из них взялся было за фонарь с понятной целью – получше разглядеть, что за типы им встретились…
А вот это мне точно было не нужно. Увидев мою славянскую физиономию, немцы сразу догадаются, что я не совсем тот, за кого пытаюсь себя выдавать. Что, само собой, чревато нежелательными последствиями.
Потому, поравнявшись с фрицами, пришлось действовать быстро – и по возможности бесшумно.
Совсем тихо, конечно, не получилось – когда человека со всей силы бьют ногой в пах, он обычно хрипеть начинает, ибо дышать становится очень сложно. Любитель фонариков согнулся пополам, пытаясь втянуть в легкие немного воздуха. Его напарник, быстро сообразив, что дело нечисто, попытался направить на меня винтовку с примкнутым штыком, оружие длинное и громоздкое, которое я, забросив автомат за спину, схватил за ствол и дернул влево и на себя, одновременно закручивая корпус против часовой стрелки.
Немец такого не ожидал – ну не преподавали в сорок первом приемы рукопашного боя, которые будут разработаны лет через шестьдесят, – и всеми силами попытался удержать в руках оружие…
Зря. Отпустил бы – глядишь, получил шанс выжить. При этом приеме чем сильнее за винтовку держишься, тем больнее руки выкручиваются в суставах. Помимо этого, он хорош тем, что при его проведении палец стрелка соскальзывает со спускового крючка, исключая возможность выстрела. Конечно, все это работает, если действовать очень быстро.
А я действовал быстро… Когда от скорости движений зависит твоя жизнь, вертеться начинаешь, как угорь на горячей сковороде.
В общем, винтовку фрицу пришлось отпустить, после чего он немедленно получил нокаутирующий удар прикладом в челюсть и рухнул на землю. Однако в подобных ситуациях стоит учитывать, что любой нокаут штука временная.
И я это учел, на всю длину всадив штык немцу в глаз… что было тактической ошибкой.
Само собой, после такого удара немец умер сразу, а вот штык, пробив череп, застрял в нем намертво…
Я не стал пытаться его выдернуть, счет шел на секунды. Немец, ударенный мною в пах, хрипел уже менее бодро и даже наклонился, чтобы поднять с земли свою оброненную винтовку…
Но я успел раньше.
Подскочил к фрицу, стоящему в позе, напоминающей букву «Г», и повторил удар снизу «на вынос», но только на этот раз нанес его не в пах, а в кадык, благо сделать это было очень удобно.
Немца от удара разогнуло в обратную сторону. Он рухнул на спину, держась за горло и хрипя уже не на шутку – еще бы, когда кадык вдребезги и трахея разбита, дышать становится ну очень проблематично. И больно… Потому, чтоб избавить врага от лишних мучений, а нас от возможных проблем, я подобрал оброненную немцем винтовку, с размаху вогнал примкнутый к ней штык в сердце и резко повернул, разрывая клинком мышечные волокна.
Немец дернулся – и вытянулся на траве, перестав хрипеть. Вроде все пока что, но скоро этим же маршрутом пройдет новый патруль, потому нам лучше было заблаговременно покинуть место нашей короткой стычки.
– А мне понравилось, – сказал Захаров когда мы отошли от места встречи с патрульными шагов на сто. – Лихо вы с ними справились. Даже не верится, что мы живы.
– Убивать людей – это не лихость, – буркнул я. – В данном случае это была необходимость. Или ты их, или они тебя.
– Ну прям закон войны, – хмыкнул Захаров. – Хотя и в мирной жизни он тоже работает. Думаю, нисколько не реже, чем на войне.
– Трудно не согласиться, – сказал я. – Отмечу, что вы тоже постарались – импровизация с немецким оказалась очень кстати.
– Я быстро учусь, – сказал Захаров, сбрасывая с себя белый халат. – Помогите, пожалуйста, переодеться, у меня пока нет вашей сноровки.
– Она появится, уверяю, – произнес я, помогая ученому снять с убитого немца китель.
– Откуда такая уверенность? – приподнял брови Захаров.
– Просто я знаю будущее, – хмыкнул я. – Например, я точно в курсе, что нам ну очень нужно побыстрее отсюда смыться, чтобы переправить вас и ваш портфель через Припять и, возможно, через Днепр. К нашим. Хотя, на мой взгляд, разумнее было бы уничтожить эти документы, так как шансы не попасться в лапы к немцам у нас очень невелики.
– Ни в коем случае! – воскликнул Захаров. – Этот портфель – самое ценное, что было в лаборатории!
Я прищурился.
– Вроде самое ценное вывезли сотрудники НКВД, не?
Захаров молчал, сосредоточенно натягивая на себя немецкий китель.
– Ясно, – кивнул я. – Значит, в портфеле ваши личные заметки, с которыми вы не нашли силы расстаться.
– Да, это так! – рыкнул Захаров. – С ними я легко создам новую лабораторию, десяток лабораторий! Но если они попадут не в те руки, то…
Вдалеке послышалась немецкая речь – похоже, кто-то удивлялся пропаже патрульных. Пока что только удивлялся.
– Тихо! – прервал я Захарова. – Выдвигаемся потихоньку.
И, увидев как ученый потянулся к винтовке, довольно резко сказал:
– Оружие не брать!
Не хватало еще, чтоб Захаров снова выстрелил не туда и не в того.
Ученый вздохнул.
– Ножик-то хоть взять можно?
Ножик, блин…
– Штык-нож можешь взять, – бросил я. И сам, кстати, забрал такой же у трупа, ибо мой НА-40 погиб в сарае – Захаров сдуру вместе с затылком раненого немца расстрелял в щепки и рукоять моего ножа. Благодетель хренов, сердобольный добиватель гнид.
