Кай взглянул на Леопольда. Тот пожал плечами.
— Выясни, — отрывисто бросил Себастьян. — Приведи его ко мне. Я хотел бы поговорить с автором.
— Ты? — Леопольд покачал головой. — Ты не можешь разговаривать с ним лично, Себастьян. Кто угодно, только не ты.
Больше всего в жизни Себастьян терпеть не мог, когда ему указывали, что он может делать, а что нет.
— Почему, черт возьми?
— Ты сам все прекрасно знаешь. Власти Англии проводят расследование. Ты не можешь начинать собственное. Только подумай, как это будет выглядеть со стороны, если наследный принц Алусии будет бегать по Лондону в поисках доказательств подобно рядовому констеблю.
Себастьян щелкнул пальцами в ответ на слова брата. Ему плевать на то, что о нем будут говорить. Смерть Матуса стала для него настоящим ударом. Он просто обязан что-то сделать.
— Допустим, тебе наплевать, — решительно заявил Леопольд. — Но подумай, что скажет наш отец, король.
Эти слова заставили Себастьяна призадуматься. Его отца всегда очень сильно заботило то, что подумают окружающие. Король Карл верил, что только честное и справедливое правление и тот факт, что он предстает перед всем миром как истинный и беспристрастный монарх, помогали ему удержаться на троне, когда ходили слухи, что притязания Феликса на трон вполне законны.
Себастьян выглянул в окно. Он не мог вычеркнуть из памяти образ Матуса, лежащего на кровати с перерезанным горлом. Он не мог отделаться от чувства вины за то, что в ту злополучную ночь так и не вернулся в свои покои. Если бы он пришел, как обещал, Матус был бы с ним.
— Найди того, кто это написал, — негромко приказал он.
Секунду никто не шевелился. Себастьян, продолжая смотреть в окно, спросил:
— Почему ты до сих пор здесь?
Кто-то из присутствующих покинул комнату. А затем перед Себастьяном встал Леопольд. Он был единственным, на кого не действовали титулы Себастьяна.
— Если хочешь что-то сказать, говори, — сказал Себастьян.
— И скажу. Не дури, Себастьян. Пусть соответствующие органы расследуют его смерть. Ты только будешь мешать.
— Возможно, ты и прав, братец. Но Матус был мне другом, и я не намерен оставаться в стороне, позволяя каким-то безликим англичанам заниматься поисками.
— Ты приехал, чтобы подписать торговое соглашение, Себастьян. Твое торговое соглашение. Если ты будешь распыляться, рассеивая свое внимание, то очень легко потеряешь контроль над переговорами. И где ты тогда окажешься? Ты обязан думать об Алусии.
— Я денно и нощно думаю об Алусии, — мрачно произнес Себастьян. — Вся моя жизнь посвящена Алусии. Но Матус был моим другом, Лео. Быть может, моим единственным настоящим другом. Разве ты не сделал бы такую малость для своих друзей? Ради меня? Какой же из меня принц, если я буду сидеть сложа руки, позволяя другим искать правосудия?
Леопольд застонал. Он потер лицо руками.
— Я не могу остановить тебя. Но действовать в одиночку нельзя. Я не позволю.
Себастьян смолчал и вновь повернулся к окну. Он решил, что не стоит спорить с братом: пусть Леопольд думает, что ему удастся каким-то образом повлиять на его, Себастьяна, поступки.
В тот же день после обеда, когда Леопольд пил чай, а Себастьян нервно расхаживал по комнате, Кай вернулся в сопровождении господина Ботли-Финча, английского атташе, которому было предписано осуществлять связь между Себастьяном и английским правительством, пока принц будет пребывать с визитом в Лондоне.
— Вам известно, кто это печатает? — поинтересовался Себастьян, швыряя на стол перед атташе газету.
Господин Ботли-Финч был сухопарым мужчиной с синими губами, песочного цвета кожей и тщательно причесанными волосами, которыми он пытался прикрыть появившуюся лысину. Он почтительно поклонился.
— Это всего лишь дамский журнал, ваше высочество. Никакой значимости это издание не имеет. Рискну предположить, что его основная цель — просто попытка увеличить круг читателей. — Он равнодушно пожал плечами. — Женщины и сплетни.
Себастьяну было плевать, кто это напечатал, пусть даже ребенок. Но кто-то же внушил ему эту мысль.
— Кто издает эту газету?
— Не могу точно знать, кто издатель, но одним из главных собственников значится Уильям Триклбэнк. Кажется, газета досталась ему после смерти его зятя, сэра Персиваля Ханикатта.
— А этот самый Триклбэнк был зван на бал? — спросил Себастьян.
— Не думаю, сэр. Он судья Высокого суда королевской скамьи
[7]. И он совершенно слепой.
— Тогда какого черта он издает газетенки о дамской моде и средствах при прорезывании зубов у младенцев? — вмешался Леопольд.
— Подробностей я не знаю, ваше высочество. Мне известно лишь, что его имя связано с этим предприятием. Если позволите, я дам вам совет: не стоит зацикливаться на этих… домыслах. — Он говорил серьезно и взвешенно. — Все это сделано с единственной целью — дабы привлечь внимание. Здесь нет ни слова правды.
Себастьян внимательно смотрел на атташе, не зная, что следует ответить.
— Ваше высочество, если позволите, — с полуулыбкой произнес господин Ботли-Финч, что свидетельствовало о том, что он считает Себастьяна несколько туповатым. — Ее величество королева дала премьер-министру указания предпринять все необходимые меры, чтобы найти того, кто решился на подобное с нашим достопочтенным гостем. Не стоит волноваться, все необходимые меры принимаются.
— Я никогда не давал понять, что я волнуюсь, — мягко ответил Себастьян. — Но, быть может, вы могли бы просветить меня, что же удалось узнать на этот час?
Господин Ботли-Финч переступил с ноги на ногу.
— Мы все еще проводим расследование.
Следовательно, ничего они не нашли. Себастьян встал.
— Благодарю за уделенное время, сэр.
— Ваше высочество, — коротко поклонился Ботли-Финч и покинул комнату в сопровождении Кая.
Когда эти двое вышли, в комнате остались только Себастьян, Леопольд и Эгий, который был занят в гардеробной.
Себастьян взглянул на брата.
— Отвези меня туда.
— Куда?
— К этому слепому Триклбэнку.
— Себастьян, — укоризненным тоном произнес Леопольд. — Нет! Мы ведь уже все обговорили.
— Если нужно, я переоденусь. Никто меня не узнает, если я сниму алусианский наряд. Можно же переодеть меня англичанином, разве не так, Эгий? — вскричал он.
