— Вы были в шорах? — тихо спросил я, затаив дыхание.
— Да, в шорах, — ответил Лу. — В тот первый день я узнал то, что вы услышали вчера. И в тот момент — примерно в то же время, когда мой сын, возможно, вылезал из грузовика и осматривался в забытой богом глуши, где ему предстояло провести два следующих месяца, — я впервые за много лет ощутил жгучее желание обнять его и прижать к себе. Каким отчаянно одиноким он должен был себя чувствовать, как же ему было стыдно! И я делал только больнее! Его последние перед расставанием часы наедине с отцом — а возможно, месяцы или даже годы — прошли под гнетом вины. Я с трудом сдерживал слезы.
Но все было еще хуже. В тот день я понял, что мои шоры отталкивали не только сына, но и самых важных людей в моей компании. За две недели до этого началось то, что близкие к организации люди прозвали «мартовской оттепелью»: пять из шести членов руководства покинули нас в поисках «новых возможностей».
— И Кейт? — спросил я.
— Да, Кейт была одной из них.
Лу словно пристально вглядывался куда-то: похоже, погрузился в воспоминания.
— Сейчас кажется просто удивительным, — сказал он наконец, — что я тогда чувствовал себя преданным точно так же, как и в случае с Кори. «К черту их, — говорил я себе. — К черту их всех».
Я был настроен, — продолжал он, — привести Zagrum к успеху без них. «Не так уж они и хороши», — убеждал я себя. Большинство из них работали со мной все шесть лет с тех пор, как я купил у Джона Загрума его компанию, и мы влачили довольно жалкое существование. «Если бы не они, наши дела шли бы лучше, — думал я. — К черту их».
Но я лгал сам себе. Нет, возможно, нам действительно стоило работать лучше. И это все равно было ложью, потому что я совершенно не видел собственной роли в посредственных результатах. Соответственно, не понимал и того, что обвиняю людей не в их ошибках, а в моих. Как обычно в шорах, я был слеп сам к себе.
Но тогда, в Аризоне, зрение вернулось ко мне. Я распознал в себе лидера, который был так уверен в совершенстве собственных идей, что и слушать не хотел о чьих-то предложениях; лидера, который был настолько «блестящ», что ему требовалось сохранять пренебрежительное отношение к сотрудникам ради поддержания высокого мнения о себе; лидера, который так хотел быть лучшим, что любой ценой стремился не пропустить никого вперед.
Лу замолчал.
— Том, вы ведь уже узнали о сговоре?
— Когда двое или несколько человек взаимно зашорены друг относительно друга? Да.
— Да. Самооправдывающие образы подсказывали мне, что я совершенен, блестящ, самый лучший — несложно представить масштабы сговоров, к которым я подталкивал других. Шоры превратили меня в ходячую фабрику по производству оправданий — как для себя, так и для других. Любым сотрудникам, которым требовалось малейшее обоснование измен самим себе, я предоставлял настоящий шведский стол вариантов.
Например, не понимал: чем больше я брал на себя ответственность за результаты своей команды, тем сильнее сотрудники чувствовали, что им не доверяют. И сопротивлялись этому всеми способами: кто-то сдался и оставил все креативные идеи мне, кто-то плевать на меня хотел и делал все по-своему, кто-то вообще ушел из компании. Все эти реакции только убеждали меня в полной некомпетентности персонала, и я выпускал все более подробные инструкции, тщательно разрабатывал новые правила и процессы и так далее. Это было лишним доказательством того, что я не уважаю подчиненных, и они еще сильнее сопротивлялись. Все шло по кругу: мы взаимно подталкивали друг друга к зашоренности, предоставляя очередные основания оставаться в шорах. В компании царил сговор. Наступал полный хаос.
— Прямо как у Земмельвейса, — удивленно сказал я себе под нос.
— А, так Бад уже рассказал о нем? — спросил Лу, переводя взгляд с Джефферсона на меня.
— Да, — сказал я, согласно кивая вместе с Бадом.
— Что ж, все верно, — продолжал Лу. — История Земмельвейса — интересная параллель. Я практически собственноручно убивал персонал своей компании. Нашу текучку можно было сравнить со смертностью в венской больнице. Я был источником заболевания, в распространении которого обвинял других. Заражал их и укорял в том, что они переносят инфекцию. Наша организация стала набором сговорившихся зашоренных людей. Это была катастрофа.
Но в Аризоне я понял, что причина беды во мне. Из-за зашоренности сам провоцировал все проблемы, на которые жаловался. Я прогнал лучших сотрудников, причем каждый раз считал свои решения оправданными, поскольку, находясь в шорах, был уверен, что они не так уж и хороши.
Он помедлил.
— Даже Кейт, — добавил он, качая головой. — На этой планете нет таланта, сравнимого с Кейт, но я не мог этого понять — тоже из-за шор.
И вот в Аризоне стало ясно, что проблема во мне. Я сидел рядом с женой, которую вот уже двадцать пять лет воспринимал как должное. Сто миль непроходимой глуши отделяли меня от сына, последние воспоминания которого об отце едва ли были приятными. Что-то расклеилось и в бизнесе — лучшие и самые талантливые люди рассеялись по миру, выстраивая новую карьеру. Я был одинок! Шоры разрушили все, что мне было дорого.
В тот момент самым важным в мире для меня стало узнать, как избавиться от шор.
Лу замолчал. Я ждал, пока он продолжит, но не выдержал.
— И как же? Как избавиться от шор?
— Вы уже знаете.
19. К избавлению от шор
— Правда? — я порылся в памяти, вспоминая вчерашние разговоры: уверен, этого мы не обсуждали.
— Да. Как и я в тот момент, когда пытался найти выход, — сказал Лу.
— Э-э-э… — Я вообще перестал что-либо понимать.
— Подумайте сами, — ответил Херберт. — Когда я сожалел о своем отношении к жене, сыну и сотрудникам, кем они мне казались? В тот момент я видел в них людей или объекты?
— Тогда они, безусловно, были для вас людьми. — Я словно продолжил свои размышления.
— Да. Все мои обвинения, неприязнь, безразличие куда-то исчезли. Я увидел в них людей и пожалел, что не считал их людьми до того. Что же со мной произошло?
— Вы сбросили шоры, — сказал я мягко, будто в трансе, пытаясь понять, откуда же взялась такая перемена. Я чувствовал себя зрителем на сеансе фокусов, который точно видит кролика, но не понимает, откуда он появился.
— Именно, — согласился Лу. — В тот момент, когда я ощутил искреннее желание сбросить шоры, я уже их сбросил. Пожелать сбросить шоры — уже значит их сбросить.
То же самое и с вами, Том, — продолжал он. — Вспомните прошлый вечер, который вы провели с семьей. Кем они были для вас тогда? Вы считали их людьми или объектами?
— Людьми, — сказал я, пораженный этим открытием.
— Итак, если вчера вечером вы сбросили шоры, — сказал Лу, — то вы уже знаете, как избавляться от них.
