Мёртвые покрывали пространство в двести ярдов в ширину и пятьдесят в глубину. Центр представлял собой бойню, где не осталось ни одного неизувеченного тела. По краям картина была иной, люди главным образом погибли от удушья и лежали, словно играли в детскую игру. Все они находились в одинаковом положении, головами в сторону от побоища. Они напоминали лепестки цветка вокруг красного венчика, или железные опилки, показывавшие тонкие линии энергии вокруг магнита. По его оценке число погибших превышало тысячу. Выступления, паническое бегство и последствия заняли меньше шести минут.
Имперские Кулаки снова стояли неподвижными статуями. Оружие дымилось. С жёлтых доспехов капала кровь. Мостовая перед распределительным центром была буквально залита кровью. Она собиралась и засыхала в выгравированных на каменных плитах посланиях мира и надежды. Струйки фуцелинового дыма кружились над местом бойни, смешиваясь с поднимавшимся из развороченных тел паром. Крики толпы удалялись, пока люди в ужасе убегали от своих защитников.
– Чем мы занимаемся? – спросил Гантрен.
– Сохраняем мир перед сражением, – ответил Тэйн.
– Это и в самом деле было необходимо?
– Да, – сказал Тэйн. Он отвернулся от экранов. – Найдите мне чиновника, ответственного за этот балаган, – приказал он магистру связи роты. – Если для гражданских не осталось еды, – обратился капитан к логисту, – посмотрите, что может предоставить легион. Я хочу, чтобы разработали процедуру действий для предотвращения подобных ситуаций.
Гантрен зло посмотрел на него:
– Хлеб не впитает кровь, – произнёс он.
Тэйн не ответил.
Магистериум / Крис Райт
Самон выжил.
Простой факт, который почти ничего для него не значил. Сохранение собственной жизни ради неё самой никогда его не заботило. Сама идея являлась своего рода богохульством, одним из немногих, в которые он ещё верил.
По той же причине он не был настолько самовлюблённым, чтобы жалеть о том, что не погиб с братьями из Десяти Тысяч. Это стало бы равноценной, пусть и прямо противоположной, ошибкой, потому что скорбь являлась для него такой же чуждой эмоцией, как и гордость. И всё же само катастрофическое событие нельзя было игнорировать. Оно словно железными веригами висело на плечах всех, кто вернулся. Физические раны могли затянуться, что в основном и происходило, но это бремя не являлось физическим. Никто не произнёс слово “неудача”, и всё же оно слышалось в отзывавшейся эхом тишине башни, присутствовало в каждом шорохе выцветшей алой ткани по холодному камню, мелькало в каждом отведённом взгляде.
Самон шёл по длинной галерее. Висевшие в башне Гегемона люмены были выключены. Это отражало царившее здесь настроение – внутренние помещения почти опустели и уже начинали плесневеть в застоявшемся воздухе.
Девять из десяти. Девять из десяти. Сначала он не верил этому, даже не смотря на то, что сам видел масштабы резни. Никто не верил. Только после того, как портал на самом деле закрыли, а фундаменты Дворца были в безопасности, только после того, как последние потрёпанные вереницы выживших воинов в изодранных плащах и со сломанными клинками медленно потянулись в оружейные палаты, это стало казаться возможным.
Те, кто прошёл в ворота, потом много дней ждали в башне, надеясь, что ещё кто-то последует за ними, но Император лично закрыл глубинные пути и их не могли открыть снова. Все, кто направился в тот невозможный мир остановить приближение Нереальности, но ещё не вернулся, оказались потеряны.
Девять из десяти. Потери казались почти немыслимыми. Каждый кустодий являлся уникальным и бесценным творением, шедевром генетического мастерства, которого отбирали многие десятилетия, а иногда и столетия. До начала текущего конфликта, количество погибших в одном бою никогда не превышало нескольких воинов. Вера в их почти полную непобедимость пустила корни, как внутри, так и за пределами ордена. Сила порождает силу – легио Кустодес не смущались своей репутации, а напротив – поощряли самые демонстративные проявления превосходства. Их доспехи становились всё роскошнее, в геометрической прогрессии украшаясь всё более сложными узорами и знаками отличия. Уверенность, которая по словам некоторых граничила с высокомерием, – они никогда не испытывали в ней недостатка.
Самон приблизился к створкам больших дверей. Он не знал, чего ему ждать от своего господина. Впервые за долгие годы, что он служил ему, Самон не мог это с уверенностью предсказать. Мысль стала отрезвляющим открытием, пониманием, что даже его коснулась холодная рука сомнения и медленный яд неуверенности – раньше это не было очевидным.
Но не осталось времени для колебаний. Все знали, что магистр войны приближался, всё быстрее прорубая путь к месту своего рождения. Выжившим оставалось только одно: те, кто ещё мог стоять и держать меч, были обязаны найти силы сделать это снова.
При его приближении охранник башни в золотой маске открыл двери, и двойные медные створки распахнулись внутрь над голым каменным полом.
В дальней стороне зала стояли двадцать фигур. Четырнадцать были обычными людьми, советниками и адъютантами башни, облачёнными в различные доспехи и окутанными древними тканями. Пять, как и Самон, являлись непосредственно членами ордена – кустодиями легиона, невозмутимыми гигантами разрушения, которые сняли шлемы, показав испещрённые шрамами лица. Среди них был Диоклетиан, которого, несомненно, скоро провозгласят трибуном, и который одним из последних покинул поле боя великого подземного поражения. Он получил много ран, некоторые из них были физическими.
Над всеми возвышался двадцатый, Константин Вальдор, господин Самона. Он стоял без шлема, и было видно его худое строгое лицо. Бритую кожу головы покрывали филигранные шрамы. Возраст почти не оставил след на его чертах, хотя он жил уже очень долго. Когда он говорил, голос звучал жёстко, но негромко. Даже для одного из легио, даже когда он стоял среди несравненных адептов этого места, его контроль над собственным телом был удивительным и достойным наблюдения. Вот, пока события не требуют реакции, он напоминает изваяние: совершенно неподвижный, каждая лицевая мышца пребывает в состоянии идеального покоя, и затем долю секунды спустя происходит столь неожиданное и плавное движение, которое бросает вызов ограничениям физических законов.
Но даже его прекрасные доспехи были повреждены. Многочисленные гравированные глаза, символы и знаки словно поцарапали кошачьими когтями. В некоторых местах золотая броня обгорела до чёрно-оранжевого цвета. Плащ изодрался, длинные полосы потёртой ткани свисали с помятых плеч.
– Ничего нельзя сделать? – спросил Вальдор.
Одна из офицеров в зелёной мантии с символом главной кузницы башни по имени Алей Най-Борщ, извиняясь, склонила бритую голову:
– Я потребовала больше от марсианской делегации, поскольку они единственные, кто может помочь, – сказала она. – В настоящее время наше влияние на них ограничено. Они также многое потеряли.
