– Привести подразделения легиона на платформе в полную боевую готовность. Это должно быть сделано спокойно и тщательно. Проверить, чтобы все командно-контрольные функции находились в оптимальном состоянии.
– Конечно, капитан… – Геттеракс замолчал. Тихо звеневший на его голове выпуклый сигнальный вокс-модуль не помогал скрыть признаки несогласия, которые он пытался сдержать. – Вы хотите, чтобы это было сделано без приведения остальных подразделений на платформе до равной готовности?
Катафалк кивнул:
– Это произойдёт, но перед этим мы должны быть готовы. Мы – камень под ударами шторма, Геттеракс.
Он снова повернулся к иллюминатору. Ночь уже поглотила всю видимую поверхность. Он узнал огни Бхаба, Дхаулагири и Гравулы.
“Никто из них не знает, – подумал он. – Те, кто спит этой ночью, не знают, в какой правде они проснутся”.
– Могу я спросить, капитан…
– Полное предупреждение о вторжении в систему объявят через два часа. Будьте готовы. Посмотрите на тех, кто будет смотреть на нас. Час пришёл, мои сыновья. – Катафалк произнёс прочитанные слова и посмотрел на брата из легиона. Он подумал о воинах IX и V легионов, рассеянных между Террой и окружавшей её тьмой. Он подумал о миллиардах смертных солдат, некоторые из которых были солдатами всего несколько недель. Он подумал обо всех ночах и днях, когда казалось, что враг пришёл в сердце Империума. Все они оказались ложными, некоторые – спровоцированными, некоторые – навеянными страхом и усталостью. Но теперь этой тихой ночью явь становилась былью.
Один час до полуночи
Ледяной ветер с долин Гималазии приветствовал Дорна, когда он поднялся по последним ступенькам на парапет. Запах трудовых лагерей, стоявший в воздухе, пока он превращал Дворец в крепость, прошёл. Теперь воздух пахнул дымом и обещанием снега. Сжигали последние оставшиеся здания в километре от стены, расчищая зону поражения.
Он остановился на последней ступеньке. Затем коротко кивнул и поднялся на парапет. Обзор теперь закрывали листы из пластали, оставив почти по всей длине стены одни только амбразуры. На этом небольшом участке поршни опустили листы, открывая вид на небеса и ночной горизонт. Братья ждали его.
Хан был облачён в пепельно-белые доспехи с новыми символами красного цвета. Выражение лица было серьёзным, а от неподвижности примарха вокруг, казалось, дрожал воздух. Рядом с ним стоял ангел в полированной золотой броне и тёмно-красной ткани. Сангвиний повернулся посмотреть на Дорна, и безмолвный разговор состоялся между двумя встретившимися взглядами. Вокруг пары стояли воины их легионов и маленькая группа людей. Архам, Андромеда и хускарлы встали свободным кольцом позади Дорна, когда тот остановился в двух шагах от братьев.
– Преторианец, – произнёс Сангвиний, склонив голову. Хан коротко кивнул.
– Это правда, – сказал Хан, словно ставя конец безмолвному разговору. – Мои астропаты известили меня спустя полчаса после послания от вас.
Дорн думал о новостях, что принесла ему Армина Фел, пока солнце садилось над крепостью Бхаб.
– Все авгуры подтверждают это. Варп успокоился, тишина движется и растёт, как грозовая туча. Это становится всё темнее и темнее. Это – перемещение варпа, головная волна перед чем-то, что приближается сквозь пелену грёз. Это похоже на… На мирах с океанами моря успокаиваются перед приближением сейсмической волны. Волны больше не накатывают на берег, пока глубины дышат. – Она замолчала. Вздрогнула.
– Я понял, – ответил он.
Дорн посмотрел на Хана и кивнул. Вдоль ближайшего участка стены пустотные щиты начали тестовый запуск, потрескивая в сухом воздухе, когда полночь приблизилась к Дворцу.
Высоко над ними – почти невидимая за вспышками щитов и огнями военных кораблей – в темноте появилась новая звезда, становясь всё ярче и ярче.
На стенах Императорского Дворца три верных сына Повелителя Человечества смотрели вверх, когда зазвучали первые сигналы тревоги.
Грезы о единстве / Ник Кайм
Мы – гром и молния,
что были Его первенцами,
а теперь среди последних.
Мы жили слишком долго,
и теперь жаждем только смерти,
Той единственной, что имеет значение –
Почетной Смерти
Дарен Херук, гимн Почетной Смерти
Когда я посмотрел на бой внизу, то понял, что Кабе собирается умереть. И я был бессилен что-либо сделать.
Он не сдастся. Кабе заревел, но сломанная челюсть исказила его непокорный выкрик. Человека, пытающегося убить его, это не испугало. Даже когда Кабе плюнул кровью на его доспех, облаченный в золото воин не отреагировал.
Вместо этого он направил копье на Кабе, а тот приготовил фальшион. Лезвие клинка превратилось в пилу, зазубрившись от многократных безрезультатных ударов по броне другого воина. Кабе не умел проигрывать. В своей жизни он никогда не отступал. Даже когда олигархи Киевской Руси воспользовались атомным оружием из своей черной цитадели, залив тундру Сибири радиоактивным пламенем, Кабе наступал. Он сражался без передышки во время осады Абиссны и прошел всю Альбию, чтобы поставить на колени воинские кланы Гот Грендаля.
– За Единство! – заревел Кабе и поднял сломанный меч.
Он атаковал, но левая нога подвела его и он поскользнулся. Тело оказалось не настолько неуступчивым, как разум.
Кабе остановился, когда копье с легкостью пронзило его броню и тело. Древко копья засело в кишках, а листообразное лезвие прошло насквозь и вышло из спины. Он на мгновенье замер, безмолвно моргая, после чего воин в золотом ударом ноги опрокинул его на землю. В воздухе повисла тишина, вызванная шоком и неверием.
Затем толпа заревела. Арену залил свет. Холодное и резкое натриевое свечение отбрасывало зловещие тени на неглубокую яму из песка и раздавленных костей.
Из-под тела все еще живого Кабе растеклась кровь. Он дрожал, раскрыв рот и пытаясь глотать воздух, словно выброшенная на землю рыба.
– Проклятье, – пробормотал Тарригата. – Это конец.
Стоявший рядом старик вдруг показался хрупким. Возможно, из-за денег, который он потерял, поставив на Кабе, или, может быть, из-за того, что его людус только что потерял еще одного бойца. Некогда красивая одежда в последнее время стала выглядеть немного износившейся.
Наклонившись к ограждению арены, я искоса взглянул на него, не обращая внимания на толкающихся вокруг людей. Я увидел достаточно печали на лице Тарригаты, чтобы догадаться, что его заметная слабость была вызвана чем-то более серьезным, нежели ударом по постоянно уменьшающимся доходам. В эти дни на бои приходило все меньше и меньше зрителей. Их умы занимали другие заботы: война, убийства и беспорядки. Для остальных арена была способом забыться.
