– Домашнюю работу?
– В смысле, о чём?
– Мне нужно написать что-то об историческом… контексте, кажется, «Зова предков». То есть, о золотой лихорадке в Юконе. Это на северо-западе Канады, в конце девятнадцатого века. – Я постучал по лбу указательным пальцем. – Там ничего не остаётся.
Её лицо оставалось бесстрастным.
– Я не дебил, честно.
Она захлопнула дверь перед моим носом. Музыка выключилась, дверь открылась, и Дебс пронеслась мимо меня. Как мне показалось, в ярости.
– Спасибо, – сказал я, спускаясь за ней.
Она сидела рядом со мной на диване поджав ноги и ничего не говоря, то заглядывая мне через плечо, то читая свою книгу (Эмили Бронте).
Почему-то слова начали проникать в мой мозг. Не без труда, но они пробивались. Будто мой мозг снова начал работать, как старый часовой механизм, работающий несмотря на грязь. Я писал одно за другим несвязные предложения в тетради, пока, сорок минут спустя, задание не было выполнено.
– Спасибо, – сказал я.
Дебс не ответила. Она всё ещё сидела на диване, поджав под себя ноги и глядя мне через плечо. Её рука лежала на моей.
– Тогда давай, – она протянула ладонь.
Она положила ноутбук на кофейный столик, а потом присела у печки. Её майка немного задралась, открывая спину с чётко видными позвонками. Дверца печки с лязгом закрылась.
– Ты рассказывала кому-нибудь в школе про моих родителей? – спросил я.
Она обернулась через плечо.
– Что?
– Меня начали называть Смертником.
Её лицо скривилось.
– Выродки! – её внимание переключилось куда-то ещё, потом снова на меня. – Кому ещё ты про них рассказал?
– Стиву Скотту.
Она усмехнулась.
– Ну вот тебе и ответ.
Она повернулась обратно и уставилась на янтарное пламя.
Какое-то время мы смотрели на них вместе.
– Волк вышел на дорогу, – сказал я. – Из-за него случилась авария.
Она снова повернулась.
– Мой папа пытался объехать его, и мы разбились.
Её лицо изменилось. Недовольство исчезло из глаз, они стали влажнее.
– Мы… перевернулись. Я видел… маму и папу, понимаешь? – мой голос сорвался. Я слышал, как огонь поглощает дерево. – Потом пришли люди.
Она надавила на свою ступню большим пальцем. Молчание слишком затянулось.
– Почему ты всегда одна в школе? – спросил я.
Она подтянула колени к груди и положила щёку на одно колено. Выражение её лица вдруг стало отвлечённым.
– У меня с ними ничего общего, – сказала она, будто бы в полусне.
Тишину, долгую тишину нарушил звук двигателя, поднимающегося по холму.
– Это мой папа.
Она встала и запрыгнула в кресло, положила руки на подлокотники и сложила пальцы пирамидкой.
– Он тебе понравится, – сказала она ехидно.
Вскоре открылась задняя дверь. Почти тут же в дверь гостиной открылась, и чёрная пастушья собака улеглась у кресла. У неё на глазу было белое пятно. Потом вошёл отец Дебс: безумный фермер в очках с толстыми линзами и с красным от холода носом.
– Ты! – сказал он и перевёл взгляд на Дебс. – Это твой друг?
– Да, – она скрестила руки в защитном жесте. – И что?
Я не был уверен, всерьёз ли она назвала меня другом. Скорее, она сказала это чтобы позлить отца. Но всё равно это было приятно слышать.
– Должен был догадаться, – он потянул носом и снял свою брезентовую куртку. Потом наклонился, чтобы развязать ботинки. – Волчий дружок, вот он кто.
– Я не дружу с волками.
Он медленно выпрямился.
В наступившем молчании он смерил меня семейным неодобрительным супервзглядом Бенедиктов, потом начал двигаться. Резко, почти агрессивно вышел из комнаты.
– Он останется на ланч! – крикнула Дебс ему вслед.
Она встала, закрыла дверь и снова села.
Дверь распахнулась.
– Раз он остаётся, то вы оба будете помогать.
Дебс скривила рот и закатила глаза к небу.
– Какая тяжёлая жизнь, – сказал её отец. – Потрудись принести овощи, если только это не испортит твоему величеству воскресенье.
Глубоко вздохнув, Дебс выбралась из кресла, и мы вышли на грязное заднее крыльцо.
– Держи, – сказала она, протягивая мне картошку, морковь, пастернак, лук и цветную капусту.
Отец Дебс склонился над раковиной на кухне и тёр лицо. Он вытерся кухонными бумажными полотенцами, скомкал их и бросил в корзину с такой силой, будто играл ими в боулинг.
Дебс вместе с ним ходила по кухне, расчищала поверхности, доставала приборы, мыла. Печь так сильно нагревала кухню, что окно запотело.
– Сколько волков убил сегодня, пап?
– Одного или двоих.
– Он думает, что на холмах завёлся волк, – пояснила мне Дебс.
– Он там точно есть, без сомнения.
– Все думают, что ты сбрендил, папа.
– С каких пор тебя волнует, кто там что думает? Вот он мне верит, – отец Дебс указал на меня ножом для овощей.
– У него есть имя, знаешь ли, – сказала Дебс.
Её отец смотрел на меня. У него лучше всех получалось странно замирать.
– Люк, – сказал я.
– Он мне точно верит, да, – сказал её отец и развернулся, чтобы порезать овощи.
Дебс покрутила пальцем у виска.
Машина поднялась по холму и остановилась во дворе.
– Слава богу, ещё один здравомыслящий человек, – сказала Дебс.
Минуту спустя вошла её мама.
– Привет, милая. О, вы уже начали.
– Люк остаётся на ланч. Папа пугает его волками.
– Шеридан, – упрекнула его мама Дебс.
Шеридан Бенедикт. Фермер из телевизора, тот, кого бабушка назвала кретином. Я не связал человека в телевизоре с безумцем на холме. А должен был. Теперь это было очевидно. Мой мозг определённо работал плохо.
– Как твоя встреча? Хорошо? – спросил Шеридан Бенедикт свою жену.
– Да. Там была твоя бабушка, Люк. Она пойдёт к местному члену Парламента.
– Зачем?
– Насчёт закрытия деревенских аптек. Внук Ив Лэнсдейл, – пояснила она мужу.
– Вот как? – сказал он. – Жаркое в печи. Чашку чая, дорогая?
– Пожалуйста. Я сделаю йоркширский пудинг. У нас осталось мороженое?
– Не уверен, – с женой он был другим. Мягче.
