Кибуцы тех легендарных лет были похожи даже не на советские колхозы, а на фаланстеры из снов Чернышевского. Колхозники имели приусадебный участок, скот, кур – и уж конечно, не обязаны были обедать исключительно за общим столом, из одного котла. А жизнь в кибуцах была как в казарме – тем, что в СССР заклеймили как «троцкизм». Надо было быть пассионарным евреем, чтобы решиться на такое – отказаться от многого, забыв даже свой прежний язык. Ведь иврит в начале двадцатого века был абсолютно непонятен для любого еврея (если он не раввин) – отличие от идиша (на котором прежде общались евреи) намного больше, чем церковнославянского от русского (языков одной группы): иврит это семитская группа языков, а идиш развился из швабского диалекта немецкого. Но сказано, что надо- и иврит внедрялся в практику столь жесткими мерами, что в двадцать первом веке они бы вызвали умиление в одной небратской стране ближнего зарубежья: даже между мужем и женой, или родителями и детьми, разговор наедине на «не том» языке был категорически запрещен и наказуем. Без всякой «языковой полиции» – нарушителя покарали бы свои же соседи. Уверенные, что так надо – ради Идеи.
Они ехали в свой новый дом, подобно тому, как русские заселяли Сибирь, а американцы Дикий Запад. Готовые не жалеть ни пота, ни крови, зубами выгрызать свое право жить тут, и защищать его до последнего патрона. При том, что для англичан, тогда хозяев в Палестине, эти непонятные эмигранты были возмутителями спокойствия, рушащими установившееся равновесие и порядок, а для арабов, лютыми врагами и конкурентами: ведь лишних и ничьих земель там не было. При том, что для сельского араба в те времена (и даже более поздние), ружье это непременный атрибут мужественности, любимая мужская игрушка – пальба в воздух с интенсивностью настоящего сражения неизменно сопровождает все значимые события арабской жизни, от свадьбы до похорон. Первый большой погром был в 1920 году, когда целых два дня Иерусалим был похож на фронтовой город. И британский комиссар (губернатор) Палестины не только не наказал главаря погромщиков, некоего Амина аль-Хусейни – но назначил его Верховным Муфтием. После чего, погромы и убийства стали регулярным явлением – правда, и евреи в долгу не оставались: именно тогда и возникла вооруженная организация, которая войдет в историю под именем «Хагана».
– Они скупают наши земли, превращая честных пахарей в городских нищих. Мы не нужны им, даже как батраки. Так утопим же всех евреев в море – из-за которого они пришли!
Это сказал Камаль Ирекат – один из авторитетнейших арабских «полевых командиров». Который любил фотографироваться в белом тюрбане – считая, что так он больше похож на Панчо Вилью (которого считал своим идеалом). В тридцать шестом Палестина взорвалась – массовые беспорядки с убийствами евреев были в Иерусалиме, Тель-Авиве, Яффе, Наблусе. Поскольку среди жертв были и англичане, британская администрация и войска были вынуждены вмешаться. Причем на первом этапе глава «комиссии по примирению», лорд Уильям Пиль, предлагал арабам самые широкие уступки за счет евреев – ограничение эмиграции, разоружение «Хаганы», перераспределение земель – в обмен на мир. Но муфтий ответил, что его устроит – лишь если в Палестине не останется ни единого живого еврея. Явно переоценив первоначальные успехи восставших, и британскую уступчивость.
Тогда англичане стали воевать всерьез – не гнушаясь и открытым союзом с «Хаганой». Тут же оказалось, что регулярная армия и повстанцы, это разные весовые категории. Тогда же британским офицером Вингейтом был создан «эскадрон смерти» – «те, кто приходят ночью», они без всякого суда убивали, похищали, пытали арабов, по одному лишь подозрению, что данное лицо поддерживает повстанцев. Боевики еврейской организации «Иргун» (ультра, отколовшиеся от «Хаганы», по их мнению «слишком мягкой») стали взрывать бомбы в людных местах – моментально эту тактику переняли и арабы. Со стороны британской армии также стали обычным делом, расстрелы пленных, взятие заложников, коллективная ответственность «вся деревня за одного повстанца». Лишь через три года, в тридцать девятом – пожар не потушили, но загнали вглубь.
А через четыре года пришли немцы. Кибуцы в сельской местности и еврейские кварталы в городах умели обороняться против арабских банд, как осажденные крепости, с военной дисциплиной – «все, что держат в руках евреи, должно быть сохранено. Ни один человек, будь то мужчина, женщина, старик или подросток, не мог оставить свой дом, свою ферму, свой кибуц, свое рабочее место без разрешения командира. Каждый аванпост, каждое поселение или деревня, как бы они не были изолированы, должны были защищаться до последней возможности». Но немцы были лучше вооружены, а главное, намного более беспощадны – там, где англичане расстреляли бы нескольких заложников и разрушили в наказание десяток домов, немцы жгли, взрывали, равняли с землей все, не оставляя ни единой живой души. И тактика, сесть в глухую оборону в собственном доме, оказалась для «Хаганы» смертельной ловушкой – впрочем, в Израиле нет лесов, куда можно уйти партизанить, зато есть многочисленное и крайне враждебное арабское население. В итоге, если в 1939 году в Палестине было, свыше миллиона арабов и 460 тысяч евреев – то при Освобождении еврейского населения осталось меньше пятидесяти тысяч.
Это место в пустыне Негев носило издевательское имя «Сад Эдема». Где десятки и сотни тысяч узников держали за колючей проволокой, почти без пищи и воды – и в охране стояли не немцы, а черномундирники-арабы из Арабского Легиона СС, для которых жизнь узника была дешевле, чем камешек под ногами. Хотя известно о нескольких случаях, когда богатые евреи, имевшие родню и банковские счета за границей, могли выкупить себе жизнь, свободу и «билет» до Турции – причем арабы-охранники честно исполняли договор, «обманешь сегодня, какой дурак завтра предложит сделку». Ну а те, кто не могли заплатить – стали «пылью эдема», в Израиле эту фразу поймут однозначно.
Затем пришла Советская Армия. Для ее солдат и офицеров картина была знакомой: жертвы проклятого фашизма с одной стороны, и прихвостни-полицаи с другой. И настало «утро арабской казни» – массовых зверств в немецком стиле не было, но любые попытки вооруженного сопротивления подавлялись беспощадно. И если на кого-то указывали, как на «тот кто на моего соседа донес в гестапо» – дело обычно кончалось СМЕРШ и расстрельным приговором. Оружие во владении арабов было запрещено – пойманный с винтовкой однозначно считался бандитом. Все сделки по приобретению арабами земли за время немецкой оккупации считались недействительными – а это как правило, было присвоение собственности уничтоженных кибуцев. А так как документов обычно не сохранилось, и советские евреям чаще верили на слово – то палестинские арабы от такой жизни сами толпами побежали в Египет и Иорданию. За исключением тех, кто нашел себе место при новой власти.
Вторая волна эмигрантов приехала в Израиль уже после Освобождения. В отличие от первой, отцов-основателей и борцов за Идею, она имела самый разнородный состав. Наиболее многочисленны в ней были – приезжие даже не из Европы, а из Ирака, Ливии, Йемена, Марокко, Туниса, Ирана, индийских государств. Среди старожилов эта категория получила презрительную кличку «безъязыкие» (советские товарищи прозвали их «цыгане») – так как не владели ивритом, и даже на идише говорили плохо, имели невысокий образовательный и культурный уровень – и как правило, здесь в Израиле не могли войти в верха общества, подняться высоко. В большинстве они были крестьянами, не чурались труда на земле – но было важное отличие от первой волны: если для «идейных» работать в поле самим было единственно правильным, то эти не видели запрета, нанять арабов-батраков (более того, для них хозяин, имеющий работников – это «статус»). А так как именно эти эмигранты составляли большинство, и труд палестинца стоил в тех условиях много дешевле еврейского – то процесс размывания моноэтничности еврейского крестьянства был запущен со страшной силой.
