Он слышал звон колоколов, топот тяжелых шагов, выкрики приказов. Из капитула выплеснулись кадровые войска Гильдии и пронеслись на восток по мосту через Широй, еще несколько десятков устремились на юг, чтобы укрепить оборону завода. В их очках с ночными светофильтрами и луковичных шлемах отражался свет пламени. Они напоминали сотню жуков-скарабеев, готовых к войне. Бусимены занимали позиции на мостах, по улицам грохотали моторикши, а на территории дворца собирались железные самураи. Пожар быстро распространился по Доктауну. Вспыхнул и загорелся деревянный настил, отрезав доступ к большей части флота Тигра в сухом доке. Даичи улыбнулся черным грозовым тучам над головой и прошептал молитву Сусано-о, умоляя Бога Бури благословить свадьбу лорда Хиро и не позволить пролиться дождю хотя бы еще один день.
– Невероятно, – прошептал Исао.
Юноша стоял у окна, освещенный пламенем, с благоговеньем наблюдая, как чернеет и морщится мирный фасад Кигена.
– Музыка хаоса, – сказал Даичи. – Издалека красиво. Но представь на минутку, как чувствует себя обычный человек на улице. Оглушенный ревом пламени. Объятый страхом. За себя и за тех, кого любит.
Он посмотрел на Исао.
– Не стоит гордиться смутой, что мы сейчас сеем. Разрушить легко. Гордиться надо будет миром, который вы построите на этих обломках.
Старик снова закашлялся. Долгий мучительный спазм согнул его пополам, одну руку он прижал ко рту, другую – к животу. Лицо исказилось от боли, зубы сжались, и он, наконец, выплюнул черную вязкую жидкость на доски под ногами. Тыльной стороной ладони вытер рот, и костяшки пальцев окрасились в цвет горелого масла. Исао сочувственно положил руку ему на плечо.
– Ты лучше иди на улицу и… следи вместе с Ацуши и Такеши. Как только вспыхнет завод чи… мы подадим сигнал о начале атаки на дворец.
– Хай.
Юноша кивнул, накрыв кулак ладонью, и спустился по лестнице.
Даичи повернулся к паре у себя за спиной. Аянэ напряженно следила за ним запавшими глазами, а на груди у нее стучала машина. Рядом с ней сидел Кин, опустив голову и пристально глядя ему в глаза. Юноша осунулся и выглядел изможденным, кожа казалась почти прозрачной. В глазах плескалась пустота.
– Ты чувствуешь… это, Кин-сан?
– Чувствую, – ответил он.
Даичи снова повернулся к окну, к пылающему за стеклом пожару. Он опять закашлялся, прикрывая рот рукой и наблюдая за танцующими языками пламени.
– Началось, – произнес он.
* * *
Кагэ тихо, как осенние листья, двигались по переулку, бесшумно ступая по растрескавшимся камням. Они были полностью укутаны в черное, мерцая только белками глаз. А между складками ткани на спине лежали мечи с острыми клинками. Каори привела их к дамбе. Низко пригнувшись, они смотрели на каменный мост через реку в пятидесяти футах от них. За ней присел руководитель местной ячейки: худощавый человек с рябым лицом по кличке Паук, двигавшийся как клочья облаков в лунном свете.
Вода в реке Дзюнсэй была густой, грязной, угольно-черной. Воняло экскрементами и едкой солью. Двенадцать теней соскользнули вниз по бетонному берегу и практически без звука вошли в реку. Рев пламени, звон колоколов и грохот бегущих ног в тяжелых ботинках заглушали плеск и проклятия. Запах был таким ужасным, что одному пришлось остановиться и задержаться, пока его рвало в воду.
Они прошли по южному берегу и поползли вдоль уровня воды, пока не достигли сливной трубы завода. Это был тоннель шириной четыре фута, загороженный железной решеткой. Меж ржавыми зубьями текла вонючая жидкость. Каори присела у входа, вытащила ножовку и принялась за сварные швы. Паук и остальные встали вокруг, низко пригнувшись, они не отрывали глаз от бусименов на мосту.
На северных берегах собралось примерно две дюжины детей, которые бросали в стражников камни и бутылки. Каори узнала лидера группы: девушку по кличке Мясничиха. Ее пронзительный голос звенел над водой, изрыгая непристойности, от которых и облакоход бы покраснел. Она невольно улыбнулась.
Над головой прогремел неболёт, и пепел от работы его лопастей попал ей в глаза. Громкоговорители, установленные на бортах корабля, зычно призывали всех законопослушных граждан разойтись по домам, а яркие прожекторы высвечивали стайки инакомыслящих у пешеходного моста. Дети швыряли в небо камни и бутылки. Корветы Феникса гудели, уклонялись от летящих в них предметов, выпустили несколько предупреждающих очередей из плюющих огнем сюрикеномётов.
Если бы было тихо, то звук пилы привлек бы сюда всех бусименов города. Но из-за шума двигателей его никто не слышал. Каори раздвинула ржавые прутья, чтобы они могли протиснуться сквозь образовавшееся отверстие. Жестом она подозвала остальных, и один за другим Кагэ проникли в тоннель, погрузившись почти в полную темноту и ужасный химический запах. Оставшись одна на берегу, Каори достала вакидзаси и бросила последний взгляд на облака над головой. Черные, они катились по небу, которое освещали толстые языки пламени и огни надрывающихся неболётов.
Она чувствовала этот запах, приносимый ветром и перебивающий зловоние реки: слабый аромат дымящейся древесины и специй, резкий привкус чи, горящей на складах Доктауна, которая извергалась из резервуаров железных самураев, направленных на их защиту.
Музыка хаоса.
Улыбаясь, она повернулась и поползла в темноту.
47
Крещендо
Все последующие годы Хана будет помнить эту ночь. Ночь, когда Кагэ напали на город Киген. Она запомнит ее как одну из самых мрачных в своей жизни. Не худшую, нет. Далеко не худшую. Но достаточно темную, чтобы оставить шрам, который никогда не заживет.
В самом начале она стояла у окна и не подозревала, что сейчас лежит перед ней, свернувшись в кольцо, и терпеливо ждет своего часа. Она слышала шум толпы снаружи, за стенами апартаментов, лязг стали, барабанный стук бегущих ног. Йоши сидел в углу с железомётом в руке. Хана металась у окна, всматриваясь в угольно-черный дым, мерцающее сияние разрастающегося пламени, которое отражалось в очках у нее лбу.
Ее тошнило от страха. Руки дрожали. Каким-то образом одна крошечная частичка внутри нее ощущала дрожь приближающейся боли. И когда страх поднялся, заполнив ее изнутри скользким ледяным холодом, тут же пришло и воспоминание. Как всегда.
И его боль, его привкус. Жизнь ее была полна ужасных сокрушительных дней. Но этот служил мерилом для всех последующих.
Худший День в Ее Жизни.
* * *
Он начинался обычно. Встать вместе с солнцем, умыться солоноватой водой и надеть изношенную до дыр одежду. Хана прошмыгнула на кухню, чтобы позавтракать остатками холодного риса. Йоши сидел напротив, рассказывал ей грязный анекдот, который он слышал в городе и из-за которого она чуть не выплюнула еду на стол. Он не мог посмеяться вместе с ней, как бы ему ни хотелось – его губа была сильно разбита и до сих пор заживала. Под глазом ядовито-желтым цветом сиял синяк, на костяшках пальцев красовались шрамы – отпечатки зубов отца.
