– БУДЕМ НАДЕЯТЬСЯ, ЧТО ЭТОТ «ПЛАВУЧИЙ ДВОРЕЦ» ОПРАВДАЕТ СВОЕ ИМЯ. —
Это выкрикнула Кайя, и ее рев заполнил пустоту, а потом корабль с грохотом рухнул в устье Дзюнсея, и на берег огромной волной хлынул черный пенящийся поток и затопил тлеющие дома у кромки воды. С берегов начал подниматься пар. «Дворец» погрузился в воду до самых перил, грязная вода затопила палубу и устремилась обратно сотнями водопадов, когда корпус всплыл на поверхность, и воздушный шар накрыл судно, как саван. «Дворец» неуклюже барахтался среди руин, а корветы Феникса бросились врассыпную, как крысы с обглоданного трупа. Даймё стояли на коленях, измазанные в черной грязи, и кричали от бессильной ярости. Но они были живы.
Живы.
В дыму и языках вздымающегося пламени они кружились, снова падая друг в друга, Буруу и Юкико, Юкико и Буруу, и в их глазах мерцали огни городского пожарища. В облаках над головой, сквозь пелену горько-черного дыма, сверкали молнии, и их собственный пульс учащался. Остальные корабли Гильдии выстроились плотными рядами, ощетинившись смертью – в ожидании девушки, которую все боятся. Они стояли, затаив дыхание, не вздымались мехи, во рту было сухо, кожа, скрытая под блестящей латунной оболочкой, покрылась потом. Стрекотали мехабаки. Открывались и закрывались рты. Скрежетали от напряжения зубы.
Встала дыбом шерсть на загривках. Дым во рту. Палубы кишат чи-монгерами. Жажда крови бьется, растет, рвется наружу, перетекая из грозовых тигров в Кеннинг, усиливается и очищается, удваивается, утраивается и подпитывается сама собой. Они смотрели на эту крошечную стаю металлических насекомых, слепых личинок, которые думали, что им никогда не попасть в созданный ими ад, что их пламя никогда не настигнет их. Каждый корабль укомплектован солдатами и лотосменами: здесь нет ни в чем не повинных людей, только убийцы – все.
И сквозь дым они увидели его, увидели в первый раз: огромный броненосец, выкрашенный в красный цвет – цвет Тигра. На корме развевались три флага со знаком даймё.
Они пристально смотрели на корабль и на укутанную дымом палубу его глазами – острыми, как новые булавки, и очень яркими. И в толпе маленьких юношей в плюющихся дымом доспехах, окрашенных в цвет смерти, они увидели самого маленького. Юношу, которому они доверили себя. Юношу, которого они любили (она любила), и вид его, обмазанного пеплом, как труп – белый, с серым лицом, – снова разбудил жажду крови, и она крепко сжала Юкико, втягивая в себя. Потребность Буруу убивать, дикая и первобытная, налетела на нее и понесла за собой, как волна. Наполняя ее. Сражаясь с ней. Тащила ее вниз, чтобы утопить.
Но она пиналась. Сражалась. Кипела. Вырывалась наружу, вырывала себя из единого целого и возвращалась к себе, чувствуя вкус собственной крови на губах и боль, проникшую сквозь трещины в стене. Чтобы снова стать собой. Просто Юкико.
Отделиться.
Буруу взмыл в воздух, широко распахнув металлические крылья. Юкико сидела у него на спине. Сначала она почувствовала себя как в бреду – настолько сильно кружилась голова. Собственное тело на мгновение показалось ей совершенно чужим, оно дрожало, ей было холодно. Грозовой тигр под ней ревел, время почти остановилось, по лицу текла кровь, губы приоткрылись, и она с трудом перевела дыхание. Глаза были прикованы к высокой фигуре на носу, которая в этот момент обнажила мечи и направила на нее чейн-катану, бросая вызов.
– Хиро, – выдохнула она.
Юкико оскалилась. Глаза встретились с его глазами. Цвета зеленого нефрита Кицунэ. Цвета зеленых листьев лотоса. Но не цвета моря. Нет. Потому что моря вокруг этого острова, который она называла своим домом, были красными – как лотос, как кровь. Их отравили эти ублюдки и их вонючая жалкая трава. Она видела лицо Хиро, искаженное яростью. Он жестом приказывал самураю освободить место на носовой палубе. Отступить. Оставить его там одного. Его слова терялись в гудении двигателей, в вое пламени, но его жесты говорили сами за себя. Он бросал вызов. Требовал сразиться с ним. И желал отомстить. Он ударил себя кулаком в грудь – железным кулаком – и приказал самураю отойти еще дальше. Он широко раскинул руки, глядя на Юкико и ее грозового тигра. Его действия говорили громче любых слов.
Давай, иди ко мне.
Он ревел, снова направив на нее свою чейн-катану.
Давай, достань меня.
Буруу зарычал, низко, долго, их ненависть переливалась друг в друга и вспыхивала в его глазах. С этим необходимо покончить здесь и сейчас. Уничтожить планы Гильдии на правление Хиро. Над Шимой всё еще висела угроза войны. Вдали на горизонте собирались грозовые тучи.
ПОЧЕМУ МЫ ТОРМОЗИМ?
Мысли Буруу эхом проникли в самые глубокие, самые потаенные уголки ее разума.
Я ПОНИМАЮ, ПОЧЕМУ МЫ ТАК ПОСТУПИЛИ С ФЕНИКСАМИ. НА КОРАБЛЕ БЫЛИ НЕВИННЫЕ. НО ХИРО ЖАЖДЕТ ТВОЕЙ СМЕРТИ. ГИЛЬДИЯ ПОЛНОСТЬЮ ЕГО ПОДДЕРЖИВАЕТ. СЕЙЧАС НАДО УБИТЬ САМОЙ ИЛИ УБЬЮТ ТЕБЯ, ЮКИКО.
Она с трудом дышала, убирая волосы с глаз.
А что потом? Если мы убьем его, гильдия просто найдет еще одну марионетку. Еще одного раба.
ТЫ САМА ВЫБРАЛА ЭТОТ ПУТЬ. ЭТО РЕКА КРОВИ, КАК Я И ГОВОРИЛ.
И ты не боишься, что я утону в этой реке?
ТЕБЕ НУЖНО ПРОСТО НЫРНУТЬ И ПЛЫТЬ.
Я…
Она вытерла кулаком кровь из носа. Кайя кружила по небу, кружила над ними, снова ревела, дрожа от нетерпения.
Ее рука потянулась к животу.
Боюсь, что не смогу, брат…
МЫ УБИЛИ ЕГО ОДНАЖДЫ. И СМОЖЕМ УБИТЬ СНОВА.
Юкико выпрямилась у него на спине, сжимая в руке катану.
Один раз я уже позволила ярости и мести ослепить меня. Мы убили сотни людей, и что это нам дало? Куда мы пришли? Мы убили Йоритомо и просто усугубили хаос. Мы приложили руку ко всему этому ужасу, Буруу. Это мы помогли поджечь этот Киген, предали огню целый народ.
Мы должны быть чем-то большим. Большим, чем ярость. Большим, чем месть. Иначе мы просто утонем, Буруу. Захлебнемся. Ты. Я. Все мы. Как ты и сказал.
Зверь зарычал, и шерсть у него на загривке встала дыбом.
ОН ЗАСЛУЖИВАЕТ СМЕРТИ ЗА ТО, ЧТО СДЕЛАЛ С ТОБОЙ. ЭТОТ МАЛЬЧИШКА ЗАСЛУЖИВАЕТ СМЕРТИ.
Юкико опустилась ему на плечи, огненный ветер теребил ей волосы.
Всё умирает, брат. И все умирают.
Она смотрела на юношу на палубе корабля: он ревел, неистовствовал и вращал клинками. Всё это уже было. И могло случиться снова. Но не должно повториться никогда. Она вспомнила о табличке памяти в саду камней, на которой написано имя ее отца. Боль о его потере жила в ней, настоящая и острая. Рука соскользнула с живота на подаренный им клинок. Только это от него и осталось, да еще угасающие воспоминания. И она посмотрела на юношу, которого когда-то любила, на руки, которые обнимали ее за талию, когда он прижимался губами к ее губам. А теперь у него только одна рука из плоти, а вторая – из холодного мертвого железа. Она потянулась к нему через пропасть, проникла в пылающий огонь его мыслей, остро осознавая, как мало усилий потребуется, чтобы просто… сдавить его мозг. И там, среди этого невозможного клубка мыслей, закрученного по краям яростью и отчаянием, она уловила некое ощущение. Единственное откровение. Осколок, оттиск известия, которое поглотило, затопило и сожгло всё, чем он был.
