Но ее дядя был мужественным человеком. Он обладал голосом тигра-вожака, голосом человека, за которым последуют другие. И он призывал людей сопротивляться до последнего. Если им суждено погибнуть, то погибнуть надо так, чтобы память о них жила долго. Но Железные самураи, не останавливаясь, прорывались сквозь перевернутые фургоны и жалкие баррикады, разрезали мечами кожаные доспехи и отрубали зубья вил, как свет фонарика прорезает тень. И когда они вытащили кузенов Мичи и тетю на улицу и казнили их у него на глазах, она увидела: дух ее дяди раскололся, точно стекло. И с его последним вздохом, прежде чем железные самураи приказали ему вспороть себе живот, она поняла, что он сломан. И мир тоже понял это.
Она посмотрела на капитана самураев, в его холодные, как сталь, серые глаза, скрытые за маской тигра, и поклялась, что никогда не разделит судьбу своего дяди.
Последовали тяжелые годы, когда фермеры Дайякавы пытались восстановить свою жизнь, забыть о том опьянении, когда они сжигали своих стражей: крошечный момент для бесконечных возможностей. Память была проклятием для большинства, свинцовым грузом на спинах, который удваивал бремя ярма Гильдии, надетого на их шеи. И если они вообще говорили о бунте, то только приглушенными голосами в темных углах, с опущенными плечами, с горьким вкусом сожаления на языке.
Родители Мичи скончались, когда ей было пять лет, и теперь, без семьи, которая заботилась бы о ней, она чувствовала себя обузой – и относились к ней как к обузе. Она мечтала о том дне, когда станет достаточно взрослой, чтобы найти свой собственный путь. Оставить Дайякаву и голодных призраков, бродящих по ее улицам, далеко-далеко позади.
И однажды в деревню пришел самурай. На поясе у него были скрещены старинные мечи, а по лакированной поверхности ножен взлетали позолоченные журавли. Он носил черное, как человек в трауре, и широкую, похожую на перевернутую чашу шляпу. Рядом с ним шла молодая девушка, покрытая дорожной пылью, с длинной бахромой волос на лице и черным платком, скрывающим ее черты. Когда они остановились на деревенской площади и мужчина снял шляпу, Мичи узнала его глаза. Те же глаза смотрели из-под маски железного тигра, когда самураи разрывали ее родичей на куски.
Их капитан.
Тогда она закричала; схватила деревянный прут и бросилась в атаку, размахивая им со всей силой, на которую способен девятилетний ребенок. И он схватил ее и крепко прижал к своей груди – и держал так, пока она кричала, пиналась, билась и кусалась, призывая проклятия всех богов на его голову. Он держал ее до тех пор, пока внутри нее ничего не осталось, пока она не осела, как сломанная кукла, в его руках.
А потом он заговорил. О том, как сожалеет. О бремени вины. О лживости Пути Бусидо и преступлениях, совершенных во имя верности и чести. О группе, скрывшейся на севере, которая видела истину и поклялась, как и она, никогда больше не преклонять колен и никогда не ломаться.
Он говорил голосом тигра. Голосом, за которым последуют другие люди.
– Меня зовут Кагэ Даичи, – сказал он.
И в тот момент она поняла, что тоже последует за ним.
18
Схемы
Аянэ начинала походить на человека.
На голове немного отросли волосы, черные, как вода в заливе Киген. Несмотря на то что она находилась в камере, горный воздух шел ей на пользу. Кроме того, Кагэ позволили ей несколько раз посидеть на солнце, которое слегка подрумянило ее кожу. Кормили ее свежей рыбой и диким рисом, и она слегка поправилась. А когда смеялась, глаза ее вспыхивали огнем, как фейерверки во время празднования дня Бога Идзанаги.
Кин сидел рядом с ее камерой, разложив перед собой лист рисовой бумаги и несколько угольных мелков. Аянэ села напротив, скрестив ноги и сложив за спиной паучьи конечности.
– С бровями тебе лучше, – улыбнулся он.
– Странные ощущения. – Аянэ, нахмурившись, потерла лоб.
– Ну, тебе идет. Выглядишь весьма изысканно.
Тогда она выпятила подбородок и драматично приподняла бровь, и они оба рассмеялись. Прямо как настоящие люди.
– Прошлой ночью мне приснился сон, – сказала она. – Это мой первый сон после Пробуждения, насколько я помню. С тобой такое случалось?
– Нет. – Кин качнул головой. – Мне снится только один сон. Снова и снова.
– Ужасно, да?
– Я привык. А что тебе снилось?
Она уставилась на пальцы, переплетенные на коленях. Щеки залились легким румянцем.
– Ты, – сказала она.
Кин растерялся. Он прокашлялся, на губах отразилось нечто среднее между улыбкой и гримасой, щеки вспыхнули. Аянэ смутилась, сконфуженно усмехнулась и стала оглядывать помещение в надежде зацепиться за что-то взглядом и, наконец, посмотрела на бумагу, разложенную у его ног.
– Так… это ваш печально известный периметр защиты?
– Ага, это так… – Он кивнул, стараясь по возможности быстро сменить тему. – В любом случае это просто схема. Настоящая система почти завершена. Мы сняли с останков броненосцев семь тяжелых сюрикеномётов, установили их возле ям-ловушек. Питатели я модифицировал, чтобы они работали на ручном пуске, но давление в камерах сгорания все равно падает. И я никак не могу понять, в чем дело. – Он пожал плечами.
– Не знаю, почему ты меня спрашиваешь. – Она положила подбородок на сложенные руки, разглядывая рисунки карими глазами. – Это же ты работал в секторе боеприпасов. А я просто лже- особь, не забыл?
– Ты была лже-особью.
Припухшие губы расплылись в еще одной маленькой смущенной улыбке.
– Если честно, я никак не привыкну так думать.
– Всегда лучше, если посмотрит еще кто-нибудь. Кроме того, ты умеешь обращаться с механизмами. Уж это я точно знаю.
– Было бы проще, если бы вместо планов и схем я увидела изменения воочию.
– Я работаю над этим. – Кин пожал плечами. – Но у Кагэ другое на уме.
– Араши… В смысле, Юкико?
– Прошло восемь дней. Она уже должна бы вернуться.
Аянэ смотрела на него через решетку, наклонив голову.
– Ты беспокоишься?
– Немного, – вздохнул Кин. – Но она с Буруу. Он не даст ее в обиду.
– Скучаешь по ней?
– Почему ты спрашиваешь?
– Ну, просто… – Аянэ прикусила нижнюю губу. – То, как ты о ней говоришь… Я подумала, может, у тебя к ней особое отношение.
– Не возражаешь, если мы не станем это обсуждать?
– Прошу прощения. – Она протянула руку сквозь решетку и нежно погладила его по колену. – Я уверена, что с ней всё в порядке.
Кин мягко сжал ее пальцы и перевел взгляд на чертежи.
– Ну что за милая картина…
