Здравствуйте?
Ничего, кроме волн тьмы, пустоты, воющего ветра.
Здравствуйте?
ЁКАЙ-КИН. ТЫ ЕЩЕ ЖИВА.
Голос самки был тих и доносился обрывками, будто она была на большом расстоянии и старалась перекричать вой ветра. Юкико вздохнула, почувствовав облегчение, которое могло снова вылиться в слезы благодарности.
Я жива, да.
ХОРОШО ПЛАВАЕШЬ.
Мне нужна ваша помощь.
ДЛЯ ЧЕГО?
Мой друг. Арашитора, с которым я прилетела. Он ранен. Можете ему помочь?
ПОМОЧЬ ЕМУ? ЗАЧЕМ?
Он такой же арашитора, как вы. Один из последних. Вы не можете просто бросить его умирать!
НЕПРАВИЛЬНО.
Пожалуйста!
Я ПРИЛЕТЕЛА СЮДА, ЧТОБЫ ИЗБЕЖАТЬ МАТЕРИНСТВА. А НЕ НЯНЬКАТЬСЯ С НОВОРОЖДЕННЫМ ДЕТЕНЫШЕМ, ПОКА ОН НЕ ВЫРАСТЕТ.
Вы прилетели сюда, чтобы никто не мог с вами спариться?
БОЛЬШЕ НИКОГДА В ЖИЗНИ, ДИТЯ ОБЕЗЬЯНЫ.
Разум ее пылал невыносимым жаром.
БОЛЬШЕ НИКОГДА.
Что ж, вы улетели не так уж далеко. Буруу почуял вас за несколько дней пути.
ЗДЕСЬ ВЕТЕР ДУЕТ НА ЮГ. НАСТОЯЩИЙ АРАШИТОРА НЕ ПОЛЕТИТ НА ЮГ.
А как же другой самец? Должно быть, он тоже вас учуял?
И ЧТО?
Так почему он напал на нас?
В ее голове раздался смех.
ОН САМЕЦ, ДИТЯ ОБЕЗЬЯНЫ.
Но теперь мой друг ранен. Он не умеет летать и не может охотиться.
И?
И я прошу вас помочь ему. Пожалуйста.
НЕТ.
Почему нет?
НЕ СОБИРАЮСЬ ПОМОГАТЬ ПРЕДАТЕЛЮ РОДА.
Его зовут Буруу.
У НЕГО НЕТ НИКАКИХ ПРАВ НА ИМЯ, ЁКАЙ-КИН.
…Ты его знаешь?
ЛУЧШЕ, ЧЕМ ТЫ.
Контакт прервался. На лбу остался след жгучей боли, как от удара хлыстом. Юкико вздрогнула, вытерла нос о плечо, размазав кровь по губам и подбородку. Голова болела так, будто по ней пинали, в ушах стоял металлический звон. Чувствовала Юкико себя совершенно ужасно. «Будто о́ни насрал в голове», – сказал бы ее отец. И мысль о нем захлестнула ее в темноте. На нее тяжестью наковальни обрушилась пятидневная усталость, угрожая скинуть в пропасть.
Не смей плакать.
Она думала о нем. Как он лежит на своей плите. На опухшем лице – корка пепла. Она вспомнила последние слова, которые он произнес, истекая кровью в ее объятиях в небе над Кигеном. Она искала ярость, но не нашла ничего и заплакала. Слезы текли по ресницам, затуманивая взгляд. Она закрыла глаза, будто это могло остановить их.
Инстинктивно она потянулась к Буруу – рефлекторное действие, как будто она может схватиться за него, если почувствует, что падает. Но она почти ничего не обнаружила – только крошечная капля мутного тепла в холоде, бескрайняя тьма там, где он был раньше, в которой плавали голодные рептилии. И эта стало последней соломинкой, которая ее сломила.
Она свернулась клубочком в темноте, как ребенок во чреве матери.
И зарыдала.
* * *
Из снов с рычащим ветром ее вырвал запах теплой каши и горячего чая. Но, когда Юкико проснулась, то поняла, что это бурчит от голода ее собственный желудок. Через крохотное окошко пробивался тусклый дневной свет, грязно-серый. У кровати сидел Пётр с металлическим подносом на коленях и пристально наблюдал за ней единственным здоровым глазом.
Она сморгнула песчинки с ресниц, и Пётр сказал что-то на своем рокочущем гортанном языке, протянул руки и набросил уваги ей на плечи, прикрыв обнаженную грудь. Юкико вздрогнула, щеки вспыхнули от воспоминания об ослепляющем возмущении, которое она почувствовала, когда он сдернул с нее тунику, обнажив татуировку и всё остальное.
Что, черт возьми, такого важного в картинке на моей коже?
Пётр убрал спутанные волосы с ее лица и протянул ложку с кашей. Несмотря на то что Юкико тревожил его взгляд и в голове всё еще тлели воспоминания об унижении, еда пахла восхитительно. Пустой желудок заурчал, и она проглотила свою гордость вместе с первой ложкой каши.
Когда она закончила, то подергала руками и ногами, затянутыми в ремни на запястьях и лодыжках, и красноречиво посмотрела на них.
– Можешь развязать меня?
– Он не может. – Пётр нахмурился и покачал головой. – Милая девушка.
– Куда меня отправят?
Пётр прикоснулся к ее щеке и заправил выбившиеся волосы за уши. Собрал посуду и миски, отставил их в сторону и откинулся на спинку стула. Сунув руку в белый халат, он достал свою трубку в форме рыбы и набил ее той же сухой коричневой травой.
– Лучше бы она не здесь. – Он покачал головой. – Лучше всего.
– Отпустите меня, пожалуйста. – Юкико снова потянула свои путы.
– Слишком поздно. – Он зажег трубку зажигалкой и выдохнул облако дыма. – Идет она, они.
– Что?
– Зрячные, – вздохнул он. – Зрячные.
– Как вы научились говорить на шиманском? – Юкико наклонила голову. – Были торговцем?
В его голосе зазвучали печаль и гнев.
– Заключенный.
Вместе с осознанием нахлынула и тошнота, и Юкико, наконец, поняла, почему мужчина был так враждебен, дал ей пощечину. Изуродованное лицо, ослепший глаз, искалеченная нога.
Самураи считали, что лучше совершить сеппуку, чем попасть в руки врага. Солдат-гайдзин, который оказался в плену, не заслужил даже презрения – тварь без чести и достоинства. Если Пётр воевал и был захвачен войсками сёгуната во время вторжения, она могла себе представить, через что ему пришлось пройти в руках ее соотечественников.
Этот человек казался полным ублюдком. Но пыток не заслуживал никто.
– Мне жаль, – пробормотала она.
– Жаль? – Гайдзин пыхнул трубкой, выдохнув бледно-серый дым. – Себя жалеть.
Он встал, дохромал до двери, вышел и закрыл ее за собой. Ветер завывал, как одинокая собака, как одинокий голос в темной глуши, ждущий рассвета, до которого целая жизнь.
Когда свет в коридоре выключили, Юкико наконец поняла, что она здесь абсолютно одинока. На нереальном острове из металла, посреди бескрайнего океана, в окружении людей, которые считают ее шпионкой, захватчиком, врагом. Она не имела понятия, где находится большая земля. Никто не знал, что она в беде. А если бы и знали, то не смогли бы найти.
