– И как же он узнает? – усмехнулся Исао. – Мертвецы молчат.
Два фута. Совсем близко. Можно было увидеть капли пота на коже юноши. И ненависть, горящую в глазах.
– Исао, не…
Тонфа просвистела рядом с его челюстью. Кин отклонился и случайно ударил Аянэ затылком по носу. Девушка взвизгнула и, закрыв лицо руками, отлетела назад. Она успела ухватиться за веревочные перила, чтобы удержать равновесие. Мост под ними качнулся.
Кин шагнул вперед, схватил вторую тонфу и резко хлопнул ладонями по дереву. Он попытался вырвать оружие из рук Исао, но тот ударил другой дубинкой раз, второй – в солнечное сплетение, по ребрам, – выбивая воздух из легких. Кина чуть не вырвало. Он упал и неуклюже прицелился локтем, намереваясь ударить Исао в подбородок. Но получил пинок в живот и свернулся калачиком на досках. Тут он услышал крик Аянэ и резкий смешок Такеши: этот ублюдок схватил ее за руки.
Исао поднял Кина на ноги и снова ударил его кулаком в живот – раз, другой, – пока боль не накрыла его белым саваном, а изо рта не пошла кровь. Мир вокруг закачался, будто какой-то великан тряс его, сжав в неуклюжих жирных кулаках. Кин чувствовал, как его толкают к перилам, как мост под ними шатается, рука Исао сжимается на шее, а другая хватает его за оби и тащит вверх, чтобы скинуть в лес, с высоты в шестьдесят футов.
– Ну что, гильдиец, есть у тебя машина, на которой ты сможешь полететь?
Кин захрипел, почувствовал вкус крови, руку, которая держала его за горло. Он ощущал, как дует лесной ветерок, прохладный и свежий, как летят из-под навеса листья цвета огня и падают вниз. Интересно, будет ли он трепетать так же? Порхать из стороны в сторону. Вплоть до самой земли, когда он закроет глаза и больше не будет видеть снов. Неужели так всё закончится?
Значит, всё, что он видел в Палате дыма, было ложью?
Сотни красных, как закат, глаз уставились на него с таким обожанием, на какое только было способно стекло.
Его собственное лицо, но абсолютно чужое.
– Не называйте меня Кином. Это не мое имя.
Сквозь навес проникал блеклый солнечный свет, а глаза ему ослепляло кроваво-красное марево.
Юкико, где ты?
Он почувствовал струю влаги на лице, услышал голос, заглушивший свистящий сребристый звон. Исао ослабил хватку и отшатнулся, Кин рухнул на колени. И в воздухе снова раздались резкие крики страха и боли. Он посмотрел сквозь блики света и увидел склонившуюся над ним Аянэ с окровавленным лицом, вытянутыми руками, дрожащими пальцами, растопыренными в попытке ухватить воздух. Паучьи конечности дыбом стояли у нее на спине, и на каждой блестела тонкая алая пленка.
Исао отступал, схватившись за лицо, ладони его были окрашены красным, а взгляд не отрывался от покачивающихся за спиной Аянэ серебристых лап. Ацуши у него за спиной выл, как голодный ребенок, его пальцы были разодраны, а бицепсы проткнуты, как будто в него стреляли из игломёта. Такеши лежал на мосту, свернувшись клубочком, зажав руку, а по его плечу текли тонкие алые струйки и падали на дерево под ним.
Нижняя губа Аянэ дрожала, темные глаза расширились от страха.
– Держитесь от него подальше, – тихо произнесла она прерывающимся голосом. – Не прикасайтесь к нему.
– Монстр, – выплюнул Исао. – Мерзость.
Девушка посмотрела на юношу позади нее, потом снова на Исао. Щеки ее были мокрыми от слез и крови.
– Просто оставьте нас в покое, – прошептала она.
Такеши поднялся на ноги и поплелся прочь, оставляя за собой алые следы. Исао и Ацуши тоже отступали, не отрывая полных ненависти глаз от дрожащей девушки. С ветвей падали листья, опускаяь по спирали вниз, выкладывая между ними оранжевые и желтые узоры, пропитанные кровью, и исполняя медленный прекрасный танец, который, как все они знали, скоро закончится.
Ушли.
Аянэ схватила Кина и помогла ему встать. Ее трясло так сильно, что она едва справилась. Он же чувствовал себя так, словно его пропустили через мясорубку: каждый вдох – битва, на языке – медный привкус крови. Аянэ обняла его за плечи и повела прочь. Голос ее был тихим и хрупким, как снежинки.
– Ты говорил, что Кагэ хорошие люди, Кин-сан. Что они верят в то, что правильно.
Кин стер со рта кровь тыльной стороной ладони. Выговаривать слова было больно. Больнее, чем он мог представить. Но он все равно их произнес:
– Возможно, я ошибался.
31
Пучина
Волдыри на ладонях, ноющие мышцы, обжигающий глаза пот. Кожа там, где раньше были татуировки, сильно болела, руки дрожали от усталости, когда Юкико повернула рукоятки и понеслась с тридцатифутового обрыва вниз, к бушующему океану.
Они путешествовали уже двенадцать часов, пролетели по двадцати семи тросам и удалились на значительное расстояние от центра паутины. Станция по ловле молний превратилась в далекое пятно света, мерцавшего меж бушующими волнами. Катиться по первой половине каждого троса было легко: благодаря естественному прогибу они летели вниз, как будто катились под горку, а летучие лисицы пронзительно выли. А дальше скорость падала, и они останавливались. Для крутого подъема к следующей башне им приходилось крутить рукоятки. Последние футы дались особенно тяжело. Ближе к концу у Юкико почти не осталось сил.
Порывы ветра били ее в грудь, толкали назад, по рукавам дождевика стекали потоки воды, на плечо мокрой свинцовой тяжестью давила веревка. Голову разрывало от боли так, словно там ковыряли ножом, посыпая ржавчиной и битым стеклом. И всё это время Юкико чувствовала длинные гладкие фигуры, извивающиеся в воде под ними, которые смотрели вверх голодными прищуренными глазами.
На мгновение наступила тишина, будто сама буря взяла передышку. В башню примерно в двухстах футах к востоку от них ударила яркая бело-голубая дуга. Юкико наблюдала, как по соседним кабелям течет чистый ток, направляясь к молниевой ферме. Она подумала, а хватит ли ей скорости, чтобы выдернуть штифт страховочной привязи, если молния ударит в линию, по которой они движутся?
Ильич уже добрался до следующей башни и спрыгнул на островок, служившей ей фундаментом. Он повернулся к Юкико и выкрикнул что-то на своем непонятном языке. Стиснув зубы, она заработала ногами, как будто бежала. Было тяжело, но постепенно она продвигалась вперед, дюйм, еще один, еще…
Последние несколько футов руки у неё тряслись так сильно, что она едва могла поворачивать рукоятки. Ильич поднялся на башню и протянул ей ладонь. Юкико пыталась уцепиться за нее, но пальцы соскальзывали, и ветер трепал ее так, словно она была семенем одуванчика. Наклонившись, Ильич поймал ее за рукав, подтянул к себе и прижал, обвив ее сильными руками. Она чувствовала корицу и мед, к которым примешивался слабый запах смазки и резины. Им с трудом удалось отцепить летучую лисицу от тросов, и когда это произошло, сапоги Ильича заскользили вниз, и парочка рухнула на камень, переплетясь руками и ругательствами на двух языках. Юкико приземлилась на гайдзина, ее волосы упали ему на лицо. Летучая лиса с лязгом упала рядом.
