…идут…
В голове Йоши четко зазвенел голос Дакена.
…слышали выстрелы. идут железные люди…
Гангстер перевернулся на спину, его уваги насквозь промокла, дыра в груди уже достигла размера кулака, он кашлял густым и красным. Йоши, морщась, поднялся на ноги, прижимая одну руку к окровавленному боку, а другой цепляясь за куски битого булыжника.
Бусимены приближались.
Якудза, может, и сдохнет до их прибытия.
А может, и нет.
И он знает мое имя.
– Йоши, не надо, – сказал Джуро.
Гангстер с трудом сел, по его подбородку текла кровь. Йоши шагнул вперед, смахивая пот с глаз, костяшки на пальцах, хватающихся за камень, побелели. Ему снова было четырнадцать, и в голове у него возник образ отца, который, налившись спиртным, поднимался из-за стола. Он вспомнил себя, как схватил бутылку саке, разбил ее и бросился на него. Стекло распороло плоть и вонзилось до самой кости. Стены окрасились в кроваво-красный цвет.
…они идут. Беги, мальчик…
– Йоши, не надо. – Джуру попытался оттащить его. – Не надо, пожалуйста…
– Не надо, пожалуйста, – гангстер насмешливо передразнил высокий голос Джуру. – Вы двое женаты, что ли? Кто из вас баба?
Йоши поднял камень над головой.
Четырнадцать лет.
Кричит сестра.
Истекает кровью мать.
Руки сжимаюся в кулак.
– Да ты не мужик, а сучка – смелости не хватит, – выплюнул гангстер.
Он был не прав.
33
Между молотом и наковальней
Синяки расплывались масляными пятнами: кружащие узоры из черного, серого и темного, подкрашенные красным, ажурные переплеты разорванных кровеносных сосудов словно вышивка украшали его живот.
Больно двигаться.
Больно дышать.
Они заперлись в комнате Юкико. Повсюду на полу, куда бы ни падал взор, валялись пустые бутылки из-под саке, напоминая о ней. Кин счел небезопасным оставаться в лазарете. По правде говоря, теперь, когда Даичи прикован к постели, он понимал, что нигде в деревне не будет им безопасно.
Аянэ не отрывала глаз от двери, будто ждала, когда Кагэ ворвутся, вытащат ее наружу и швырнут с террасы за то, что она напала на одного из них. Серебристые конечности обвивали ее тонким коконом с острыми как бритва концами, колени она подтянула к подбородку и обняла руками лодыжки. Идеальный маленький комок страха.
Бальзам, который дала Мари, немного притупил боль. Старуха услужливо квохтала над Кином, пока он находился на ее попечении, но он с горечью отметил, какое облегчение она испытала, когда он уходил из лазарета. Казалось, она была рада избавиться от него. Обеспокоена. Встревожена.
Все они казались очень встревоженными.
Страх перед смертью Даичи и отсутствие Юкико и Буруу распространялся по верхушкам деревьев, оседая в головах, как гниль оседает в жертве черной чумы. Не бегали по мосткам дети, расправив руки, будто в полете, выкрикивая боевые кличи воображаемым врагам. Не слышно было в темноте ни песен, ни легких разговоров у горящих очагов. Только приглушенные голоса на ветру, топот ног, напряжение, накрывающее, как туман. А под всем этим притихли они с Аянэ, и между ними повис вопрос, словно запах глицинии. Невидимый. Вездесущий.
Почему мы до сих пор здесь?
К вечеру Кин почувствовал себя намного лучше, чтобы выйти. Он с трудом поднялся на ноги, держась за живот, словно тот мог лопнуть и внутренности вывалились бы на пол. Он, морщась, прислонился к стене. Аянэ смотрела на него большими испуганными глазами.
Раздался стук в дверь.
– Кто там? – крикнул Кин.
– Каори, – ответил женский голос, приглушенный деревом и рисовой бумагой.
– Что вам нужно, Каори-сан?
– Отец хочет поговорить с тобой, гильдиец.
Аянэ умоляюще посмотрела на него и покачала головой. Кин вздохнул, провел рукой по волосам – те подросли и стали гладкими на ощупь. Странное ощущение, они казались совсем чужими.
– Увидимся там, – ответил он.
Каори помаячила тенью у двери еще несколько мгновений и наконец беззвучно удалилась.
– Кин-сан, не уходи, – попросила Аянэ тихим испуганным голосом.
– Мне надо поговорить с Даичи.
– Не говори ему, что они сделали. Нам же будет хуже. – Девушка обняла себя за колени. – Особенно мне.
– Хочешь пойти со мной? – спросил Кин.
Аянэ посмотрела на дверь, и ее серебристые конечности задрожали, как руки ребенка на зимней стуже. Она покачала головой. Голос ее звучал, будто из темной пустоты.
– Зачем я только пришла сюда?
– Не говори так. Всё будет хорошо, Аянэ.
Она посмотрела на него, прижавшись губами к коленям. В открытое окно лился слабый лунный свет, блестя на мокрых щеках. Кин повернулся к ней, встал на колени, поморщившись, и осторожно смахнул слезы. Она говорила очень-очень тихо, но он слышал каждое слово так четко, как стук капель дождя в горах.
– Я знала, что никогда не стану одной из них, но надеялась… Думала… – Она покачала головой. – Но мне здесь не место. Таких, как я, здесь ничего хорошего не ждет.
Таких, как я…
– Всё будет хорошо, – устало прошептал он. – Я обещаю.
Он наклонился и поцеловал ее глаза, сначала один, потом другой. Почувствовал тепло на губах, привкус соли и больше ничего. Она нашла его руку, крепко сжала. Ее слова звучали хрупкой сдерживающей дыхание мольбой, остро, как серебряные иглы.
– Я здесь чужая, Кин-сан.
Она опустила взгляд на пол.
– Мы здесь чужие.
* * *
Они ждали его в доме Даичи, три фигуры вокруг очага, теплый свет, холодные взгляды. Кин не постучал, просто сдвинул дверь в сторону и вошел на собрание совета Кагэ под глухой гул сердитых голосов.
Каори опустилась на колени слева, уставившись на огонь. Справа – Маро с налитыми кровью глазами, влажными щеками и перевязанной левой рукой. Он стоял со склоненной головой и опущенными плечами, одетый в черный цвет траура. Даичи сидел в центре с чаем в руке, весь в бинтах от живота до горла. Повязка на ребрах пропиталась кровью, порезы на лице и суставах заживали, дыхание всё еще было тяжелым. Когда Кин вошел, Даичи уперся в него взглядом. Голос его звучал как хруст крошащегося сланца и скрип несмазанных петель.
– Кин-сан. – Он, морщась, прокашлялся.
– Разве вы не должны быть в лазарете, Даичи-сама?
Старик отмахнулся рукой от вопроса.
– Мне здесь удобнее. У Старой Мари есть… другие дела, которыми нужно заняться. – Он жестом предложил сесть напротив. – Присядь, пожалуйста.
