Пока в висках бешено пульсировало, а дыхание со свистом вырывалось из груди, она потянулась к детям могилы вокруг – грубой изъеденной червями орде, и обнаружила, что больше не видит других людей их глазами. Никаких солдат, никакого страха. Только они. Только она. Они облизывали корявые челюсти плоскими серыми языками и гадали, не упадет ли она сейчас лицом вниз, в эту черную жижу, не испустит ли дух, хлебнув этого супа, и каков может быть на вкус ее такой красивый глаз.
– Они ушли… – выдохнула она. – Мы оторвались от них.
Джуру прислонился к вогнутой стене, грудь его поднималась и опускалась, как крылья воробья.
– Яйца Идзанаги…
Акихито потянулся к ней, нащупывая ее руку в темноте.
– Ты как… в порядке?
– Побеспокойся о себе, сукин сын! – зарычал Йоши, сунув дуло железомёта под подбородок Акихито и прижав его к стене.
– Йоши, прекрати! – закричала Хана.
И хотя Акихито весил футов на восемьдесят больше юноши и был на полфута выше, он не стал сопротивляться. Он медленно поднял руки, залитые алым, не сводя глаз с Йоши.
– Успокойся, сынок…
– Хочешь стать мне папочкой, старик? Обещаю, это вряд ли закончится хорошо. – Йоши наклонился ближе и сильнее надавил железомётом, голос его кипел недоверием и гневом. – Ты, проклятый бунтарь, спрятался в моем доме? Затащил мою сестру в ваше дерьмо? Привел буси к нашей двери? Я должен покончить с тобой! – Изо рта у него летели слюни. – Должен скормить тебя гребаным крысам!
– Он ни во что не втягивал меня, Йоши! – крикнула Хана. – Прекрати!
– Яйца Идзанаги, Хана, он состоит в гребаном Кагэ!
– Я в Кагэ!
Наступила полная тишина, прерываемая скрипом зубов. Йоши повернулся и недоумевающе посмотрел на нее в темноте.
– Скажи, что ты шутишь…
– Я присоединилась к ним несколько недель назад. После того, как прилетала Танцующая с бурей…
– Ты что, совсем сбрендила? – Глаза его превратились в черные щели, и голос взревел: – Я спрашиваю, ты…
– Я слышу! – выкрикнула Хана.
– О чем, черт возьми, ты думала?
– Я говорила тебе! У них есть цель, Йоши! Цель! И они сражаются за нее. Против Гильдии, лотоса, иночи и прочего дерьма. В котором я сижу по горло каждый божий день, и меня тошнит. Они – люди, которые борются и умирают! За нас! И ты хочешь, чтобы я сидела сложа руки и ничего не делала? Надеешься, кто-то другой сделает это за меня?
– Ты знаешь, кто мы. – Йоши повернулся к ней, указывая на улицу над их головами. – Ты же знаешь, эти ублюдки там не дали бы и капли дерьма лотосной мухи ни тебе, ни мне, если бы знали правду. Мы им не должны ничего. Ни черта! Ни капли!
– Йоши, – взмолился Джуру, коснувшись его руки. – Успокойся.
– Послушай своего… – мягко произнес Акихито.
Йоши резко повернулся и прицелился железомётом в лоб Акихито.
– Хочешь остаться красивым, лучше молчи, – выплюнул он. – У нас семейный разговор.
Он снова повернулся к Хане, и его голос стал холодным и жестким как лед.
– Этот маленький танец окончен, сестренка. Побегала с героями, повеселилась – и хватит. Мы сейчас обратимся в призраков и оставим этого парня вместе со всеми его штуками. Мы больше не смотрим на него и не разговариваем с ним. Мы уходим. Не оглядываясь.
Хана нахмурилась и покачала головой.
– Не указывай, что мне делать, братец мой.
– Я не указываю, что тебе делать. – Йоши медленно встал, взял Джуру за руку и выбрался из грязи. – Я рассказываю, что мы будем делать.
Хана взглянула на Джуру, лицо которого было бледным и болезненно кривилось. Но он стоял рядом с Йоши, измазанный гнилью, и крепко сжимал его руку.
– Пожалуйста, Хана…
– Я не собираюсь умирать за людей, которые с радостью сожгли бы меня живьем, – сказал Йоши. – Я не собираюсь ждать, когда буси снова выбьют мою дверь, бросят меня в камеру и оставят сдыхать от голода в темном чреве тюрьмы Кигена. Я не собираюсь умирать за людей, которые пожалели бы для меня и каплю мочи, если бы я умирал от жажды. Ни сейчас, ни когда-либо в будущем. Подумай теперь сама и реши, стоят ли они того, чтобы умереть за них.
– Твой брат прав, Хана. – Акихито медленно поднялся на ноги, зажимая рану на бедре. Брат и сестра обернулись. – Тебе следует пойти со своей семьей.
Йоши смущенно моргнул.
– Несомненно. – Он наконец кивнул.
– Это моя вина, – сказал здоровяк. – Я не должен был приходить в ваш дом. Подвергать вашу семью опасности. Простите.
– Акихито… – Из глаз хлынули глупые девичьи слезы, и она, стиснув зубы, вытирала их кулаками. – Я не могу бросить тебя сейчас…
– Тебе надо идти. Многие мои друзья погибли из-за этого. Из-за того, что я мог что-то сделать и не сделал. – Он уставился на свои широкие умелые руки, измазанные кровью и грязью, беспомощно пожав плечами. – Я не хочу вырезать памятную табличку еще и для тебя.
– Мр-р-рмя-я-яу-у-у.
Все посмотрели наверх и увидели Дакена, заглядывавшего сквозь решетку ливневой канализации, – черный силуэт на фоне обжигающе яркого дневного света.
– Я пойду вперед, – сказал Акихито. – Выйду через несколько кварталов отсюда, подальше от вас.
– Сделай одолжение, – прорычал Йоши, бросив на него ядовитый взгляд.
Он протянул руку Хане, не сводя глаз с нее.
– Идешь?
Слезы текли по ее горящим щекам. Она ненавидела себя за то, что снова чувствовала себя слабой и напуганной девочкой, ребенком, которого она давно пыталась убить в себе. Ей будто снова было тринадцать. Ее трясло так сильно, что она не могла стоять. Йоши поднялся, сжимая пальцы, залитые алым…
Хана не могла оставить его сейчас. Только не после всего, что он сделал. Для нее.
Для меня.
Хана повесила голову. Сделала один шаг к брату – несколько дюймов и тысячу миль. Взяла его за руку. Она снова посмотрела на большого человека сквозь слезы.
– Прости… – рыдала она. – Акихито, прости меня…
– Всё в порядке, – ответил он, заставив себя улыбнуться. – Ты сделала много. Гораздо больше, чем остальные.
Большой человек виновато посмотрел на Йоши и Джуру, но встретил лишь безжалостный хмурый взгляд и неуверенные печальные глаза. А потом он повернулся, прижал руку к бедру и захромал во тьму, волоча ногу по грязи. Звук его шагов эхом отражался от запотевших стен, отскакивал вглубь туннеля, заполняя собой дыру в груди Ханы и пустоту в ее сердце.
Его шаги постепенно затихали.
– Не переживай, Хана. – Йоши взял ее за руку и посмотрел ей в глаза. – Я буду заботиться о нас. Всегда. Кровь есть кровь, помнишь?
