– Вряд ли мы сегодня сможем позаниматься резьбой, – говорит Уотерс, и в его голосе с четкой артикуляцией нет ни капли сожаления.
– Я справлюсь, – отвечаю я сквозь зубы. – Мне просто нужен другой инструмент.
Но что бы я ни пытался использовать – нож для резьбы, стамеску, долото, – я не могу добиться нужного результата.
Наконец я сдаюсь, досадуя на свое бессилие, и, швырнув стамеску на верстак, начинаю смотреть в окно.
– Вы можете идти, – небрежно говорю я Уотерсу. Ведь он, в конце концов, всего лишь мой домашний наставник.
За моими словами следует долгое молчание, затем вздох, словно исходящий из самых глубин его существа.
– С тобой все будет хорошо, мой мальчик.
– Я могу за себя постоять, пусть даже теперешний мой вид говорит об обратном.
– Я никогда в этом не сомневался. – Он кладет руку мне на плечо, и я не могу не думать о том, что сейчас он дотронулся до меня впервые за все те десятилетия, что учит меня.
– На тот случай, если мне больше не представится случай сказать тебе это, для меня было большой честью быть твоим наставником все эти годы. Я…
– Вы не обязаны это говорить, – отвечаю я, чувствуя, что мое сердце начало биться в два раза быстрее.
– Я вообще не обязан говорить хоть что-то, – резко бросает он, артикулируя слова еще четче, чем обычно. – Однако это не умаляет правдивости того, что я хочу сказать.
Он замолкает, делает глубокий вдох и медленный выдох.
– Мой мальчик, наблюдая за тем, как ты растешь в этом… доме, я боялся увидеть, каким человеком ты станешь.
– Да, знаю. Я ни на что не гожусь.
– Это не то, что я собирался тебе сказать.
– Вы и не обязаны это говорить, – отвечаю я ему, стараясь не обращать внимания на то, что его слова ранят меня больнее, чем тысяча ударов. – Я знаю, какой я.
– Правда? – В этих словах заключено больше насмешки, чем я когда-либо слышал от Уотерса. – Неужели?
Я машу рукой в сторону дивана, стоящего в середине комнаты – и он мгновенно распадается в прах.
– Я… я выродок. Ошибка природы.
– Ты то, чем хочешь быть, – отвечает он.
– Если бы только это было правдой. – Я беру деревяшку здоровой рукой и начинаю вертеть ее. – Я знаю, что я собой представляю. Знаю, от кого я произошел.
– В том-то и дело, мой мальчик. Твое происхождение – это лишь ничтожная часть тебя. – Он окидывает меня взглядом с головы до ног. – То, что ты сейчас выдержал, доказывает это.
– Это были пустяки, – говорю я.
– Нет, не пустяки. Не унижай себя – или меня, – пытаясь утверждать, что это не так.
Он смотрит на деревяшку, которую я по-прежнему верчу в руках.
– Твое происхождение и то, что ты терпишь, – это лишь малая часть того, что ты собой представляешь и чем ты можешь стать. Главное – это то, что находится внутри тебя и что ты с этим делаешь.
– Я показал вам, что у меня внутри. – Я смотрю туда, где только что был диван.
– Нет, ты показал мне, что ты можешь сделать. Это не одно и то же. – Он берет у меня деревяшку и кладет ее обратно на верстак. – Ты можешь использовать свой дар не только для того, чтобы разрушать.
– Неправда.
– Правда. – Он кивком показывает на деревяшку. – Давай, попробуй.
– Моя рука…
– На сей раз тебе не надо использовать руки.
Поначалу я не понимаю, о чем он, а когда понимаю, мне хочется посмеяться. И сказать ему «нет». Но, если честно, мне хочется, чтобы он был прав. Хочется, чтобы мне было свойственно нечто большее, чем способность уничтожать, хотя именно этот дар пригодится мне, чтобы остановить моего отца. Поэтому мне и надо было доказать ему сегодня, что я ни на что не годен. Потому что, реши он, что есть хотя бы один шанс использовать меня как оружие, он бы ни за что не разрешил мне отправиться в Кэтмир.
Ни за что не позволил бы мне хоть секунду побыть свободным.
Ни за что не дал бы мне возможность предотвратить тот ужас, который он задумал.
– Я не могу это сделать, – говорю я Уотерсу, сосредоточившись на деревяшке. И, разумеется, ничего не происходит.
– Проблема состоит в том, что ты ассоциируешь свой дар со смертью. Видишь только разрушения, которые он может произвести. Но он также может убирать все лишнее и являть миру прекрасное, являть красоту.
Я сглатываю ком в горле.
– Вы не понимаете, о чем говорите.
Я ожидал, что он оскорбится, но его взгляд только становится мягче.
– Разве, вырезая что-то из дерева, мы не убираем все лишнее? В материале уже живет красота; просто нужен кто-то, кто освободит ее от оков.
Мои руки начинают дрожать, но я не пытаюсь коснуться дерева. Я не могу. Возможно, потому, что слишком сильно хочу, чтобы он оказался прав.
– Не бойся уничтожить его, сынок. Представь себе, чем может стать эта деревяшка, и дай себе волю.
– Если я дам себе волю, то уничтожу все.
– Если ты дашь себе волю, то обретешь то, что тебе необходимо.
Я не верю ему. Не могу позволить себе поверить ему. Но по выражению его выцветших зеленых глаз я вижу, что мне не удастся откосить. Единственный способ убежать от этой деревяшки на верстаке – это разнести весь дом на кирпичи.
А это сведет все мои усилия на нет. Я не могу этого допустить. Тогда я подвел бы Джекса и весь мир.
И я делаю то единственное, что могу сделать в этой ситуации. Я представляю себе конечный результат таким, каким хочу его увидеть, и выпускаю на волю крошечную частицу моей силы, сознавая, что из этого ничего не выйдет.
Однако… у меня получается. Почти.
Все ненужное дерево тает, превращается в мельчайшие опилки. На станке остается точная копия той лошадки, которую я вырезал для моего брата много лет назад. Приглядевшись получше, я вижу несколько изъянов, несколько мест, где я сработал не совсем точно. Но теперь у меня бешено колотится сердце. Что, если я и впрямь могу не только разрушать?
– Очень хорошо, – говорит Уотерс, начав собирать свою наплечную сумку. – Отлично.
– Но что… – Я с усилием сглатываю. Я бы ни за что не представил себе эту чертову лошадь, если бы считал, что есть хоть один шанс на то, что Уотерс окажется прав. – Что мне делать теперь?
– То, что хочешь, – отвечает он, складывая в сумку другую деревяшку.
– То, что можешь, – продолжает он, застегивая пряжку.
– То, что должен, – заканчивает он, похлопав меня по руке. – Теперь все в твоих руках.
И я тренируюсь. Несколько часов. Пока мне не удается скопировать лошадку в точности, не убрав ни единой лишней частицы древесины.
