Заодно этот опыт несет утешительную новость, что по ту сторону смерти есть нечто, будь то «великий план сознания» или прах, покоящийся под землей и питающий корни деревьев, и есть некий незыблемый бестелесный разум, с помощью которого вы все это осознаете.
– Теперь я убеждена, что, помимо нашей, существует и другая «реальность», – сказала исследователю участница испытаний после своих странствий по мирам сознания. – По сравнению с другими людьми это все равно, как если бы я знала еще один язык.
На следующей встрече, состоявшейся несколько недель спустя после психоделического сеанса, Патрик Меттес, которого его жена, Лайза, охарактеризовала как «вполне земную, влиятельную, деятельную личность», обсуждал с Тони Боссисом идею «загробной жизни». Записи, сделанные терапевтом, показывают, что Патрик сравнил свое путешествие с «довольно чистым окном… в загробную жизнь, в нечто, существующее за пределами этого физического тела». Говоря о «плане существования любви», он описывал его как «беспредельный». Во время других встреч, говоря о своем теле и раковой болезни, он охарактеризовал их как «своего рода иллюзию». Было ясно, что, по крайней мере психологически, после сеанса Патрик чувствует себя на удивление хорошо. Он регулярно медитировал, говорил, что теперь ему куда сподручнее жить в настоящем, и «заявлял, что любит свою жену еще сильнее». На встрече, состоявшей в марте, то есть через два месяца после сеанса, Боссис отметил, что Патрик, медленно, но неотвратимо умиравший от рака, «переживает счастливейшие моменты своей жизни».
– Я самый счастливый человек на земле, – заявил он.
* * *
В какой мере и насколько должна волновать нас подлинность этих переживаний? Большинство психотерапевтов, участвовавших в этих исследованиях, придерживаются сугубо прагматического взгляда на этот вопрос. Они всецело сосредоточены на том, чтобы облегчить страдания своих пациентов, и выказывают мало интереса к метафизическим теориям или вопросам истины. «Это вне моей компетенции», – сказал Тони Боссис, пожимая плечами, когда я спросил его, считает ли он опыт приобщения к космическому сознанию, описанному его пациентами, вымышленным или реальным. Отвечая на тот же вопрос, Билл Ричардс процитировал слова Уильяма Джеймса, сказавшего, что мы судим о мистическом опыте не по его достоверности, которая непознаваема, а по «его плодам»»: направляет ли он чью-то жизнь в позитивное русло или нет.
Многие исследователи признают, что в том случае, когда такой галлюциногенный препарат, как псилоцибин, вводится не кем-нибудь, а профессиональными медиками, наделенными необходимыми правовыми и институциональными санкциями, то здесь, вероятно, наблюдается сильный эффект плацебо: при таких условиях более чем вероятно, что пациент оправдывает ожидания терапевта. (Да и кошмарные трипы тоже менее вероятны.) Здесь мы сталкиваемся с одним из парадоксов, которыми так богата история испытаний псилоцибина: хотя псилоцибин в немалой степени успешен именно потому, что за ним стоят санкция и авторитет науки, его эффективность, видимо, обусловлена не чем иным, как мистическими переживаниями, убеждающими людей в том, что в мире есть нечто больше того, что в состоянии разъяснить наука. Наука используется лишь для подтверждения того опыта, который, как представляется, подрывает сложившиеся взгляды на то, что можно было бы назвать «шаманизмом белых халатов».
В самом деле, важны ли вопросы истины, если терапия помогает страждущим людям? Мне не привелось встречать в исследовательской среде человека, который был бы обеспокоен такими вопросами. Дэвид Николс, бывший химик и фармаколог из университета Пердью, основавший в 1993 году Научно-исследовательский институт Хеффтера для поддержки психоделических исследований (включая и проводившиеся в центре Хопкинса испытания, для которых он синтезировал псилоцибин), является одним из тех, кто отстаивает прагматический подход самым решительным образом. В интервью журналу Science, которое он дал в 2014 году, Николс сказал: «Если он несет с собой умиротворение, если он помогает людям умереть спокойно в присутствии друзей и членов семьи, мне абсолютно все равно, реальность это или иллюзия».
С другой стороны, Роланд Гриффитс признает, что «подлинность суть вопрос, на который наука еще не ответила. Все, что нам нужно, – это феноменология», то, что рассказывают нам люди о своих внутренних переживаниях. Именно тогда он начал расспрашивать меня о моем собственном духовном развитии, которое, сознаюсь, на тот момент было довольно рудиментарным; я сказал ему, что по убеждению всегда был заядлым материалистом.
– Что ж, прекрасно, ну а как быть с тем чудом, что мы наделены сознанием? Задумайтесь хотя бы на секунду: мы не просто сознательны, но сознаем даже то, что мы сознательны! Вдумайтесь, сколь это невероятно!
Как можно быть уверенным в том, заявил он, что все, связанное с нашим сознанием, «аутентично»? Да никак; это за рамками науки и пока вне ее компетенции, и тем не менее, кто усомнится в его реальности? В сущности, доказательства существования сознания во многом сродни доказательствам реальности мистического опыта: мы полагаем, что он существует, не потому, что наука может самостоятельно удостоверить это, а потому, что в его реальности убеждено великое множество людей; так же и здесь: все, что нам нужно, – это феноменология. Поскольку, заявил Гриффитс, я прибыл сюда ради одного «чуда», находящегося вне компетенции материалистической науки, – «чуда осознания, что внезапно распахнется окно на залитый солнечным светом ландшафт среди ночного небытия», как это описал Владимир Набоков, – то мне, возможно, нужно более открыто и благосклонно относиться к возможностям других людей.
В декабре 2016 года на первой полосе New York Times рассказала о драматических результатах воздействия псилоцибина на онкологических больных, полученных в ходе исследований, проводившихся в медицинском центре Хопкинса и Нью-Йоркском университете. Они были опубликованы в специальном выпуске журнала Journal of Psychopharmacology вместе с десятком хвалебных комментариев от самых видных ученых, работающих в сфере психического здоровья, включая и двух бывших президентов Американской психиатрической ассоциации.
В 80 процентах случаев у больных и в том, и в другом лечебном учреждении было отмечено существенное снижение симптомов тревоги и депрессии, причем этот эффект сохранялся на протяжении по меньшей мере полугода после завершения псилоцибинового сеанса. В обоих исследованиях интенсивность мистических переживаний, о которых сообщали участники, была тесно взаимосвязана со степенью ослабления симптомов. Столь впечатляющие и устойчивые результаты давали лишь очень немногие виды психиатрического вмешательства
[57].
Испытания были локальными (в них участвовало всего 80 человек), и их надлежало бы повторить в более широких масштабах; только после этого можно было бы рассчитывать на то, что правительство пересмотрит свое отношение к псилоцибину и одобрит методы лечения на его основе
[58]. Однако полученные результаты оказались настолько обнадеживающими, что привлекли к себе внимание сообщества ученых, подвизавшихся на стезе психического здоровья: на первом этапе они оказали пусть и несущественную, но все же поддержку, а потом призвали к дальнейшим и более глубоким исследованиям в этом направлении. Были опрошены десятки медицинских школ и учреждений на предмет их участия в будущих испытаниях, а вскоре нашлись и спонсоры, пожелавшие финансировать эти исследования. После десятилетий пребывания в тени психоделическая терапия вновь становится респектабельной или что-то вроде этого. Администрация Нью-Йоркского университета, с гордостью оповещавшая научное сообщество о результатах испытаний, к которым она когда-то относилась столь недоброжелательно и едва терпела, теперь уговаривала Стивена Росса перенести процедурный кабинет из зубоврачебного колледжа в главное здание больницы. И даже онкологический центр, который вначале весьма неохотно выделял пациентов для испытаний псилоцибина, теперь просил Росса оборудовать на его территории процедурный кабинет для предстоящих испытаний.
