Вскоре после этого он оказался «в большой пещере, где все мои прошлые связи и привязанности в виде людей свисали со свода как огромные сосульки: подле себя я увидел мальчика, с которым мы сидели за партой во втором классе, дальше шли мои школьные друзья, первая моя любовь и так далее, все они были здесь, изваянные изо льда. Было очень холодно. Я мысленно обращался к каждому из них, вспоминая, что нас связывало. Это был обзор прожитого – своеобразная траектория моей жизни. Ведь таким, какой я есть, сделали меня все эти люди».
30-летняя Эми Чарней, врач-диетолог и лекарь-травник, пришла по объявлению после длительного кризиса, вызванного травмой. Страстная любительница бега, много лет изучавшая экологию леса, она однажды упала с дерева и сломала лодыжку, и этот перелом положил конец и ее занятиям бегом, и ее карьере эколога. В первые же минуты психоделического трипа на Эми обрушились волны вины и страха.
– Сцена, представшая моим глазам, – рассказывает она, – разыгрывалась в девятнадцатом веке на этом же самом месте. Два человека подле меня затягивали петлю на моей шее, а стоявшая чуть поодаль толпа гикала, радуясь моей смерти. Я стояла, опустошенная чувством вины, почти полностью парализованная страхом. Это был какой-то ад. И в этот момент, помню, Билл спросил меня: «Что происходит?» Не помню, что я ответила, помню только, что Билл сказал: «Я тоже часто испытываю чувство вины. Это вполне естественное человеческое чувство», и сразу после этих слов картина словно зависла и начала распадаться на множество фрагментов, пока не исчезла полностью, и меня охватило чувство непомерной свободы и взаимосвязи со всем сущим. Это чувство было таким огромным, что я едва могла его вместить. Я понимала, что если я назову это чувство, признаю его и поведаю о нем кому-либо, то оно сразу исчезнет. Теперь же, по прошествии лет, став немного старше и мудрей, я могу признаться в этом самой себе.
Спустя какое-то время та же Эми Чарней увидела, что сидит на спине какой-то большой птицы и летит над миром сквозь время.
– Я вполне ясно сознавала, что мое тело лежит на кушетке, но в то же время я покинула его и сама непосредственно переживала увиденное. Я видела, как танцую в круге под грохот тамтамов в каком-то иноземном племени, видела, как меня исцеляли и я сама кого-то исцеляла. Это было что-то глубинное – но не в том смысле, что я унаследовала это качество по родословной линии. Нет, не будучи сама целительницей, я всегда ощущала себя доморощенной знахаркой, изготовлявшей растительные бальзамы, и это создавало у меня чувство неразрывной связи и с травами, и с людьми, которых я этими травами пользовала, не важно, использовались ли эти травы в ритуальных целях, в качестве психоделиков или салата.
В ходе следующего сеанса перед нею воскрес Фил, парень, с которым она дружила в юности и который погиб в автокатастрофе в возрасте 19 лет.
– Вдруг я почувствовала в своем левом плече частицу Фила, живого Фила. Никогда не испытывала ничего подобного, но это чувство было абсолютно реальным. Не знаю, почему он желтого цвета и почему живет в моем левом плече – да и значит ли это хоть что-нибудь? – мне это безразлично. Главное, он вернулся ко мне.
И такие воссоединения с умершими не редкость. Ричард Бутби, чей 23-летний сын, наркоман со стажем, за год до этого совершил самоубийство, как-то сказал мне: «С Оливером я теперь встречаюсь чаще, чем когда он был жив».
Как видно из этих примеров, умение всецело отдаться увиденному, каким бы опасным или пугающим оно ни было, – это крайне важное свойство, необходимость которого подчеркивают на сеансах подготовки и которое так или иначе фигурирует в видениях множества людей как в процессе трипов, так и после. Бутби, будучи философом, довольно творчески подошел к этому вопросу и придумал, как можно использовать эту идею в качестве инструмента для формирования опыта в реальном времени. Вот что он пишет:
«С самого начала я почувствовал, что эффект, создаваемый наркотическими средствами, удивительным образом отвечает моему собственному субъективному определению. Если я в ответ на растущую интенсивность переживания начну напрягаться и тревожиться, то и напряжение в представших моему взору картинах тем или иным образом начнет расти и уплотняться. Но если я вполне сознательно дам себе команду расслабиться, позволю себе отдаться увиденному и войти в него неотъемлемой частью, то это даст поразительный эффект. Пространство, в котором я нахожусь, и без того огромное, вдруг распахивается еще больше, а волнообразные тени, мелькавшие перед моими глазами, взрываются, создавая новые и еще более экстравагантные картины. Меня снова и снова охватывает ошеломляющее чувство беспредельности, на которую накладывается и которую множит другая беспредельность. Помню, как-то раз жена везла меня из гостей домой и я в шутку сказал ей, что у меня такое чувство, будто меня то и дело невесть каким образом засасывает в задницу Бога».
У Бутби, судя по описанию, был мистический опыт, во многом сходный с классическими образцами, хотя, возможно, Бутби первый в длинном ряду западных мистиков, кто вошел в Божье царство столь своеобразным образом, то есть «через заднюю дверь», как говорится в таких случаях.
«Затерянный в глубинах всего этого бредового кошмара, я вдруг почувствовал, что либо умираю, либо, что самое странное, уже умер. Все нити привязанностей, вызывавшие у меня достоверное чувство реальности и надежно привязывавшие меня к этой реальности, вдруг оборвались. Как тут не поддаться иллюзии, что ты мертв? И раз уж я умираю, подумал я, то так тому и быть. Как тут скажешь „нет“? И в этот момент в безмерных глубинах своего переживания я вдруг почувствовал, как все составляющие меня противоположности – сон и пробуждение, жизнь и смерть, внутреннее и внешнее, „я“ и то, другое, – сошлись и столкнулись одно с другим… Казалось, что реальность свернулась сама собой и взорвалась, причем эта экстатическая катастрофа не была лишена определенной логики. И тем не менее посреди всего этого галлюцинаторного урагана во мне продолжало жить странное чувство надмирности и беспредельного вознесения над всем сущим. Помню, я то и дело повторял про себя: „Ничто не имеет значения, ничто уже больше не имеет значения. Я прозрел суть! Вообще ничто не имеет значения“».
И затем все кончилось.
«В последние несколько часов реальность начала медленно, понемногу, без усилий и напряжения срастаться воедино и возвращаться на круги своя. В ритм с какой-то ошеломляющей хоровой музыкой во мне нарастало невероятно волнующее чувство торжественного пробуждения, как будто после длинной горестной и душераздирающей ночи наконец занялся новый день».
* * *
В то самое время, когда я брал интервью у Ричарда Бутби и других участников, я как раз читал книгу Уильяма Джеймса «Многообразие религиозного опыта» – о мистическом сознании, читал, чтобы иметь хоть какие-то ориентиры в этой области. И, разумеется, многое из того, что я прочел у Джеймса, помогло мне сориентироваться среди того потока слов и образов, которые хлынули на меня во время бесед. Свое описание мистических состояний сознания Джеймс предварил горестным вздохом о том, что «моя собственная конституция не позволяет мне наслаждаться ими в полной мере». «Не позволяет наслаждаться в полной мере»; да Джеймсу скромности не занимать, ведь то, что ему известно о мистических состояниях, почерпнуто им не столько из книг, сколько из собственных экспериментов с наркотиками, включая и оксид азота.
