Это обстоятельство навело нас на мысль о теории упоротой обезьяны Теренса Маккенны, олицетворяющей все размышления на тему микоцентризма, теории, которую Стеметс рассчитывал основательно со мною обсудить. Хотя чтение не заменяет слуха (а Маккенна вслух излагает свой тезис на YouTube, где его можно спокойно отыскать), он, однако, суммирует все сказанное в книге «Пища Богов» (1992): псилоцибе дали нашим предкам-гоминидам «доступ в миры сверхъестественной силы», «послужили катализатором для проявления человеческой саморефлексии» и «вырвали нас из рамок животного сознания, приведя в мир артикулированной речи и воображения». Последняя гипотеза – гипотеза о возникновении языка – строится на концепции синестезии, то есть на слиянии чувств, индуцируемых психоделиками: под влиянием псилоцибина числа могут окрашиваться в цвета, цвета неразрывно связаны со звуками, и так далее. Язык, утверждает он, являет собой особый случай синестезии, где кажущиеся бессмысленными звуки увязываются с логическими концепциями. Вот вам и упоротая обезьяна: даровав нам язык и саморефлексию, псилоцибиновые грибы сделали нас теми, кто мы есть, преобразовав наших примитивных предков в Homo sapiens.
На самом деле теория упоротой обезьяны не поддается ни доказательству, ни опровержению. Поедание первобытными гоминидами грибов вряд ли могло оставить какой-нибудь след в палеонтологической летописи, поскольку грибы, чья ткань очень нежна и мягка, нужно всегда есть свежими; к тому же они не требуют ни специальных орудий, ни особых методов обработки, необходимых для выживания. Маккенна толком не объясняет, каким образом поедание психоактивных грибов могло воздействовать на биологическую эволюцию, то есть на естественный отбор на уровне генома, приводящий к эволюционным изменениям. Ему было бы куда проще привести доводы в пользу иной гипотезы – о влиянии психоактивных грибов на культурную эволюцию (вроде той, которой посодействовал Уоссон), но у грибов, очевидно, куда более амбициозные планы на Теренса Маккенну и его ум, а сам Теренс Маккенна куда как счастлив повиноваться их приказам.
Стеметс и Маккенна (особенно в последние годы его жизни) близко сошлись и подружились, и со дня смерти последнего (Маккенна умер от рака мозга в возрасте 53 лет) Стеметс несет факел упоротой обезьяны, упоминая теорию Маккенны в своих бесчисленных лекциях и докладах. Стеметс признает, что будет трудно доказать эту теорию ко всеобщему удовлетворению, однако полагает «скорее возможным, чем нет», что псилоцибин «сыграл ключевую роль в эволюции человека». Что представляют собой грибы, задавался я вопросом, и те видения, которые они вызывают в сознании людей, видения, которые воспламеняют такого рода интеллектуальное сумасбродство и убежденность?
Истории грибных евангелистов вроде Маккенны читаются как рассказы о религиозном обращении, где некоторые люди, на собственном опыте познавшие силу грибов, выходят из этого опыта с убеждением, что эти грибы – первичные двигатели (своего рода боги), которые могут объяснить все. Пророческая миссия этих людей в жизни ясна: нести сие послание миру!
А теперь посмотрите на все это с точки зрения грибов: то, что началось как биохимическая случайность, превратилось в гениальную стратегию по расширению ареала обитания и численности вида путем завоевания страстной привязанности и доверия со стороны такого изобретательного и хорошо передвигающегося (как и хорошо говорящего!) животного, как Homo sapiens. По мысли Маккенны, сами грибы помогли сформировать именно такой ум – ум, наделенный инструментами языка и воспламеняемый воображением, – который способен наилучшим образом отстаивать и продвигать их интересы. Какая гениальность! Какая дьявольская изобретательность! Ничего удивительного, что Пол Стеметс убежден в их разумности.
* * *
На следующее утро, прежде чем мы уложили вещи в машины, чтобы двинуться на юг, Стеметс преподнес мне еще один подарок. Мы были в его офисе и просматривали кое-какие снимки на компьютере, когда он достал с полки несколько шляп амаду, напоминающих по форме шляпки грибов, и сказал: «Примерьте, может, какая и подойдет». Большинство оказались велики, но одна пришлась как раз впору: она идеально сидела на моей голове, к тому же была удивительно мягкой и почти невесомой. Я поблагодарил Стеметса за подарок, но шляпу надевать не стал: с этим «грибом» на голове я выглядел, как мне казалось, смешно и глупо, поэтому я упаковал ее вместе с другими вещами.
Итак, ранним воскресным утром мы двинулись на запад, к тихоокеанскому побережью, а оттуда на юг, к реке Колумбия, ненадолго остановившись лишь в курортном городке Лонг-Бич, чтобы пообедать и запастись провизией. Была первая неделя декабря, городишко казался мирным, сонным и словно вымершим. Стеметс заранее попросил меня не указывать то место, где мы собирались охотиться за Psilocybe azurescens; единственное, что я могу сказать: там три общественных парка, граничащих с широким устьем Колумбии, – Форт Стивенс, Мыс Разочарования и Национальный исторический заповедник Джорджа Роджерса Кларка, в одном из которых мы и остановились. Стеметс, наезжавший сюда многие годы с той же целью, что и сейчас, остался в машине (он немного расстроился из-за того, что его узнал здешний лесничий), а я тем временем зарегистрировался в офисе и захватил оттуда карту, указывавшую направление к нашей юрте.
Как только мы выгрузили и привели в порядок снаряжение, то тут же облачились в походную одежду, зашнуровали ботинки и двинулись по грибы. Другими словами, принялись бродить по дорожкам, устремив глаза в землю и внимательно обшаривая взглядом кустарник, тянущийся вдоль песчаных дюн, и травянистые лужайки, примыкающие к юртам, с их пестрым узором из трав, листьев и перегноя. Мы бродили в позе «псилоцибиновой сутулости», как ее называют, всякий раз поднимая головы и выпрямляясь, едва заслышав шум приближающейся машины. Заготовка грибов запрещена в большинстве национальных парков, а сбор псилоцибиновых грибов вообще является преступлением на государственном и федеральном уровне.
Здесь, на сороковых широтах тихоокеанского побережья, погода была пасмурной, но тихой, что можно считать почти благодатью в этом северном регионе, особенно в декабре, когда постоянно штормит, сыро и холодно. Мы имели в своем распоряжении почти целый парк. Ландшафт поражал своей пустынностью и безлюдьем: всюду топорщились угловатые сосны с искривленными стволами, низко склонившимися в одну сторону под напором сильных ветров, налетающих с океана, желтели бесконечные песчаные пляжи с большим количеством коряг, выброшенных морем, а вдоль них здесь и там колыхались на волнах либо гнили на берегу гигантские бревна, прибитые сюда бурей. Эти бревна, бывшие некогда высокими деревьями, росшими в девственных, дремучих лесах выше по течению Колумбии за сотни миль отсюда, были смыты водами реки и доставлены сюда, где и лежали, омываемые волнами.
Стеметс полагает, что Psilocybe azurescens, изначально произраставшие в лесу, попали сюда, в устье реки Колумбия, в виде спор, застрявших в древесине одного из бревен, унесенных рекой, – иначе как объяснить тот факт, что это единственное место на побережье, где встречается этот вид. А возможно, мицелий проник в древесные семена, поселившись там и образовав симбиотические связи с деревом. Мицелий, считает Стеметс, функционирует в данном случае как своего рода иммунная система для своего хозяина, дерева, то есть выступает как гормональное, антибактериальное, противовирусное и инсектицидное образование, защищающее дерево от болезней и паразитов в обмен на питательные вещества и кров.
