Что до меня, то, стоя на пороге подобных откровений, мне было утешительно знать, что подпольное сообщество психоделических терапевтов, состоявшее, на мой взгляд, из плеяды выдающихся индивидуумов, действовавших на свой страх и риск и по собственному разумению, – что это сообщество работало действительно профессионально, опираясь на имеющийся свод накопленных знаний, опыта и традиций, наработанных и полученных ими от пионеров этой отрасли, таких, как Эл Хаббард, Тимоти Лири, Майрон Столярофф, Станислав Гроф и Лео Зефф. У них были свои правила, свои устав и соглашения, а многие элементы их деятельности были более или менее узаконены.
Наткнувшись на этот сайт, я был восхищен и поражен тем, сколь далеко продвинулась культура психоделиков за прошедшие десятилетия. Мне показалось, что в этих документах, пусть и не в явной форме, содержится признание того, что этими сильнодействующими незаконными препаратами можно, конечно же, злоупотреблять (в сущности, так оно и было), но если уж назрела необходимость направить их в более полезное русло, на общее благо, для них требуется некий культурный регламент, куда входили бы протоколы, правила и ритуалы, образующие в совокупности некий аполлонический противовес для отвода их дионисийской силы. Современная медицина, с ее испытаниями, проводящимися под жестким контролем ученых, с ее врачами в белых халатах и ее руководством по диагностике и статистике психических расстройств, предлагает один регламент, а подпольные терапевты – другой.
* * *
Тем не менее первые два терапевта, с которыми мне довелось беседовать, не удостоились моего доверия. Возможно потому, что я был новичком в этой области и сильно нервничал в преддверии предстоящего путешествия в неведомое, однако что-то в их разглагольствованиях насторожило меня: в них слышались сигналы тревоги, при звуках которых мне захотелось рвануть в противоположную сторону.
Андрей, румын по происхождению, мужчина лет шестидесяти, имевший за спиной несколько десятилетий психотерапевтической практики, был первым терапевтом, с которым мне посчастливилось разговаривать; мне удалось выйти на него, потому что он когда-то работал с другом друга одного моего друга. Мы встретились в его офисе, располагавшемся в скромном районе, состоявшем сплошь из небольших бунгало и аккуратных газонов в одном из городков на северо-западном побережье Тихого океана. Написанная от руки вывеска на двери извещала о том, что посетителям необходимо разуться и подняться по лестнице, где они попадали в тускло освещенную приемную, одну из стен которой украшал так называемый килим – шерстяной безворсовый ковер.
На столе вместо кипы старых журналов вроде People или Consumer Reports я обнаружил целый алтарь, уставленный священными предметами и артефактами, заимствованными из великого множества культур: здесь были статуэтка Будды, кристалл, воронье крыло, медная чашка для благовоний, веточка шалфея и многое другое. А позади стояли две фотографии в рамках; на одной был снят не известный мне индийский гуру, а на другой – известная мне мексиканская знахарка Мария Сабина.
С такой обескураживающей картиной я, надо сказать, столкнулся не в первый, да и не в последний раз. В сущности говоря, у всех терапевтов, с которыми я встречался, в комнатах, где они работали и принимали клиентов, имелся подобный алтарь, имевший прикладную цель: если помните, клиентов, готовящихся отправиться в психоделический трип, часто просили захватить с собой дорогой для них предмет, который затем жертвовался на алтарь. От чего меня так и подмывало отмахнуться (ибо пестротой это напоминало шведский стол, уставленный цацками Нового Века равных возможностей, к которым я в конце концов начал относиться с большей симпатией), так это от материальных выражений синкретизма, доминировавшего в психоделическом сообществе. Представители это сообщества в любом формальном смысле больше тяготели к духовности, нежели к религии, фокусируясь на общей для всех религий мистической сердцевине («космическом сознании»), которая, по их представлению, составляла основу различных религиозных традиций. Поэтому то, что показалось мне набором разношерстных духовных символов, является по сути различными средствами выражения или толкования все той же непреложной духовной реальности, той «неувядаемой философии», которая, как утверждал Олдос Хаксли, лежит в основе всех религий и к которой психоделики, как предполагается, могут вывести человека напрямую.
Через несколько минут в приемную вошел Андрей, и когда я встал с намерением протянуть ему руку для рукопожатия, он, к полной моей неожиданности, заключил меня в медвежьи объятия. Андрей был крупным мужчиной с копной наспех причесанных седых волос; поверх желтой майки на нем была надета рубашка в голубую клетку, из-под которой выпирал объемистый живот. Он говорил с сильным акцентом и каким-то образом умудрялся казаться одновременно любезным и обескураживающе грубым.
Андрей впервые свел знакомство с ЛСД в возрасте двадцати одного года, вскоре после возвращения из армии; друг прислал ему из Америки дозу порошка, и то, что он пережил под его влиянием, в корне изменило всю его жизнь: «Я вдруг осознал, что мы живем в весьма ограниченном пространстве того, что является жизнью». Осознание этого толкнуло его серьезно заняться изучением восточных религий и западной психологии, которое увенчалось докторской степенью в области психологии, полученной в Бухарестском университете. Когда его духовно-психические изыскания оказались под угрозой срыва из-за того, что им заинтересовались румынские спецслужбы, он «решил, что пришло время сделать свой собственный выбор» и сбежал за границу.
Так Андрей оказался в Сан-Франциско, привлеченный туда слухами о том, что именно там находится «первая аспирантура движения нью-эйдж» – Калифорнийский институт интегральных исследований. Основанный в 1968 году как учреждение, областью специализации которого является «трансперсональная психология», институт представляет собой своеобразную школу терапии с ярко выраженной духовной ориентацией, опирающейся на труды Карла Юнга и Абрахама Маслоу, так же как и на «традиции мудрости» Востока и Запада, включая целительские практики индейцев Северной Америки и шаманизм южноамериканских племен. Многие годы на этом факультете проработал Станислав Гроф, главный пионер в области трансперсональной и психоделической терапии. В результате в 2016 году институт начал предлагать первую в стране программу обучения психоделической терапии с вручением дипломов по ее окончании.
Андрею пришлось, в рамках своей дипломной программы, пройти курс психотерапии и изучить основы знахарства североамериканских индейцев, чем он и занимался сначала в регионе Четырех углов, а затем в районе залива.
– Ого-го! – воскликнул он, вспоминая. – Мне ведь до этого уже пришлось иметь дело с ЛСД, поэтому я знал, что оно [знахарство] жизнеспособно.
Так знахарство стало его призванием.
– Я помогаю людям понять, кто они такие, чтобы они могли жить полной жизнью. Я привык работать с теми, кто ко мне приходит, но некоторые из них, надо сказать, полное дерьмо. Если ты на грани психоза, эта работа может помочь тебе перешагнуть через него. Но чтобы отделаться от него, а затем суметь снова вернуться в привычные границы, нужно сильное эго. Был у меня однажды один трудный клиент, который подал на меня в суд, обвинив в том, что у него, мол, из-за меня началась ломка. После этого я решил, что больше работать с сумасшедшими не буду. И вскоре после того, как я это решил и объявил свое решение Вселенной, они перестали ко мне приходить. – (В эти дни он работал с молодыми людьми из мира технологий.) – Я опаснейший вирус в Кремниевой долине. Они приходят ко мне и спрашивают: «Что ты здесь делаешь? Гоняешься, как заяц, за золотой морковкой в золотой клетке?» Но многие из них идут дальше и занимаются чем-то более осмысленным в своей жизни и саму жизнь делают более осмысленной. [Пережитое] открывает им двери в духовную реальность.
