Порой Вадим, уставший от переживаний за последние дни, пытался отогнать ее от себя, заставляя пробуждаться ото сна. Но оставшееся обессиленным тело настолько нуждалось в отдыхе, что сознание оказывалось бессильным в борьбе за бодрствование.
Сюжет сна повторялся, но менялся эпилог. И Аня представала в разных образах – от самых жутких, до откровенных и чувственных. К каждому из образов у него, Вадима, сложилось свое мнение… И вот сейчас, немного разобрав ее таинственные роли, он вдруг понял – всех «Ань», которые ему снились, он узнавал по выдающимся качествам, и его отношение формировалось не к самой героине, которую он видел, а к ее порокам.
Вызывающий образ куртизанки его сумасшедше возбуждал, соблазнял перейти к воплощению своих фантазий, могущим принести невероятное наслаждение… но только Вадим порывался ощутить близость с Анной хотя бы во сне, как она тут же растворялась, одаривая напоследок злорадным смехом. Блуд, похоть – вот тот грех, к которому он не мог остаться равнодушным, изначально оказавшийся взаимным и ставший основой для его дальнейших чувств…
Танцовщица… Странный образ, менее распущенный, чем предыдущий, и менее манящий, поскольку танцевала она с ним не в паре, а рядом, конкурируя и будто принуждая исполнять пируэты после себя. Зачем она это делает? И почему он отвечает? И он понимал, она хочет показать себя лучше него… потому что завидует… И его чувства взаимны… Вадим жаждет утереть нос любому, кто хоть как-то пытается соперничать с ним в талантах. И Анна пыталась. Ее страстное исполнение роли вызывало в нем неистовое желание критиковать, дабы притупить ярое желание стать совершенней. Эх, в этом Ковалев мог признаться только себе и только в состоянии депрессии.
Королева… Он ненавидел этот образ более всего. Потому что тщеславие, которое владело его актрисой, подавляло не только его, но и ее – истинную, настоящую, хрупкую и женственную. Эта пиковая дама с амбициозным взглядом и решительной жестикуляцией только издавала приказы. И она манипулировала им настолько искусно, что он понимал это лишь после того, как покорно выполнял какую-то ее прихоть. Разве они у нее были? Разве она говорила о них вслух? Нет! Она управляла им исподтишка…
И лишь в самом конце этой феерии эмоций и образов, сменяющих друг друга во снах, перед ним предстала нежность. Поэтому он знал, что Аня прощается. Она наигралась в своем спектакле, эффектно справилась с тремя ролями и жаждет сорвать с себя все маски и уничтожить их. Это её желание он ощущал всем своим существом. Но только теперь становилось ясно: она не играла. Она боролась. Просто его мужское сердце эту борьбу воспринимало флиртом, желанием ответить на страсть и взять над ним верх в соперничестве. На самом деле она пыталась сбросить эти шкуры с себя, избавиться от этой ноши и уйти…
Он понял это, когда увидел ее прыгающей в море, и на себе ощутил облегчение, эйфорию от чувства свободы, оставляющую в сердце тоскующую пустоту… и гармонию.
От нее прощающейся веяло нежностью – такой мягкой душевной элегантностью… И какое-то время ее силуэт сновал совсем рядом, но Вадим не видел его, хотя мог так ясно чувствовать!.. Будто она умерла и рядом с ним остался только призрачный ветерок ее духа.
И теперь он четко ощущал ее полное безразличие… никакой взаимности в чувствах – ни в страсти, ни в зависти, ни во властности – более не существовало. И теперь Вадим ясно ощущал все нотки женской души, порхающей рядом с ним. Эта душа любила и сияла от счастья. Потому как обрела некую гармонию… возможно, потому что он точно понимал – их пьеса отыграна. Занавес.
Но… казалось, эпилог прозвучал только в отношениях. Одно было незаконченным – танец его истрепанной души и заблудшего разума.
Звонок в дверь, настойчивый и нетерпеливый. Открыв, Аня застыла на месте – перед ней стоял Вадим Яковлевич или то, что от него осталось. Они не виделись недели две, но за это время он заметно осунулся и превратился в подобие старика. Володя с подозрением сощурился за спиной Анечки в ожидании.
– Прошу вас, не гоните! – дрожащим голосом просил он. – Я знаю, что и так вас потрепал. Но боюсь, что мне никто более не сможет помочь.
Он не станет говорить о том, как тяжело ему оказалось решиться сюда прийти. Сколько раз по пути он останавливался, топтался на месте и даже возвращался. Будто кто-то стеной преграждал ему путь, сеял страх и сомнения, пытаясь вернуть домой, в свое мрачное логово.
Открыв шире дверь, Аня впустила его только после визуального одобрения мужем.
– Я от врача, – объяснил Вадим, закрывая лицо руками, будто от стыда. – Выбежал от него в страхе, что в психушку закроют.
– Да, это вы зря сделали, – произнесла с сочувствием Аня. – Врачи не поймут. Разве что верующие.
– Я уже понял вашу лютую ненависть к ним.
– Нет. Не ненависть. В большинстве случаев они понимают эти проблемы со стороны науки. Душевнобольные люди чаще всего одержимые. И на своем опыте знаю, что их не седативными лекарствами пичкать надо, чтобы приостановить возбудимость мозга, а в монастырь отправлять и вымаливать. Ох, вы ведь атеист! – опомнилась вдруг она. – До вас еще туго доходят некоторые вещи. Поступайте как знаете.
– Я об этом ничего не знаю. Поэтому и пришел к вам. Спросить. Может, к «бабке» попробовать?
– Не видели мы «бабок» от Бога, – перебил Аню Володя. – Если до этих целителей с одним духом можно иметь дело, то после них – с армией.
– То есть вы все настырно убеждаете меня, что пьянство, помутнение разума – это бесовщина? – выпалил Вадим.
Раздраженность от этой мысли он прятал за безобидным недовольством, хотя внутри себя пылал от гнева. И только тот факт, что история самой Анны имеет более-менее благополучную развязку, заставлял его внимать тому, что говорили Камушкины.
– А вы думали?.. Все болезни идут из души.
– А врачи об этом знают?
– Многие врачи уже давно к психически неуравновешенным без молитвы не заходят, – с уверенностью сказала Аня, будто видела такое воочию. – И вообще, существует такая штука, как психосоматика. Вот к ней я прислушалась бы. Возможно, есть люди, выход которых найдется только в клинике. Но ваш случай, как я думаю, не из этой «оперы».
Да, не готов еще Вадим Яковлевич слышать подобное, и Камушкины это видели. Но он спрашивал, и ему нужно было отвечать. Лгать – не вариант. Просит правды, пусть слушает, какой она есть. Потом уже разбираться надо, что дошло до него, а что нет.
– Что мне теперь делать? – хватался за голову он. – Я не могу спать – снится белиберда или кошмары. Утром жутко хочется выпить, с ума схожу. Сдержать себя получается только чудом. Потом бегаю как ошпаренный то на работу, то к друзьям, то к Марии, дабы отвлечься от неистового желания «залиться» алкоголем, отогнать все нападки, позволить мозгу немного отдохнуть. Но тщетно, я даже во сне пытаюсь разобраться в себе и найти выход из ситуации. Все время в мыслях, движении, а толку нет. К вечеру – уставший как собака, а ночь – опять без сна. Засыпаю на рассвете. Никаких нервов. Очень плохо. Очень.
