У доктора Исаака спокойный, рассудительный тембр. Пока он говорит, я киваю, с напряжением внимая каждому его слову.
– Значит, Обри поправится? – уточняю я, когда доктор замолкает.
Доктор Исаак вдруг улыбается – у него открытая, добродушная улыбка, которой веришь – и кивает.
– Непременно, мисс Монтгомери.
– Я не знала, что Обри была беременна. – Я качаю головой, обращаясь к доку. Как будто если бы я знала, это могло что-то изменить. И все же я хочу, чтобы он это знал.
– Вполне возможно, мисс Гамильтон и сама не знала. Срок очень маленький. Тут ничего нельзя было сделать.
– Я могу ее видеть?
– К сожалению, в палату реанимации пускают только членов семьи, – объясняет доктор Исаак. – После того, как Обри переведут из реанимации, вы сможете ее навестить.
Я благодарю дока и он, попрощавшись, уходит.
Оборачиваюсь и оказываюсь в объятьях Мейсона. Внутри будто тумблер срабатывает, и я наконец-то даю волю слезам. Я не плакала все время, пока сидела здесь, но теперь меня накрывает лавина облегчения и грусти из-за Обри.
– Давай, пойдем, отвезу тебя домой. – Мейсон чуть отстраняет меня, стирая пальцами слезы с моего лица, когда я немного успокаиваюсь. – Тебе надо отдохнуть, а днем вернемся в больницу.
Обессиленная, я соглашаюсь. Мейсон поддерживает меня, пока мы идем к его машине на парковке. Всю дорогу до дома я молчу, уставившись в окно, на светлеющее небо.
Я думаю об Обри. Знала ли она о беременности? А Кори знал? Не думаю, конечно, но узнать наверняка смогу только поговорив с ней.
Затем я думаю о себе. Вспоминаю события, о которых не позволяла себе думать все эти годы. Это случилось давно. Я пообещала себе, что не позволю этому влиять на мою дальнейшую жизнь. И я справлялась. Я похоронила это. Или мне так только казалось.
Почему я все чаще и чаще возвращаюсь к тому, что теперь уже не имеет значения? Я ведь все равно не могу ничего исправить. Это есть. Это случилось. Вот и все.
– Устала?
Я оборачиваюсь к Мейсону, когда мы заходим в дом. Его глаза излучают тепло и беспокойство за меня. Сегодня он был рядом, поддерживал меня. Само его присутствие много значит для меня.
Я киваю.
– Тебе надо поспать.
– Ты останешься? – Я смотрю на него с надеждой. Не хочу, чтобы он уходил. Ненавижу быть одна.
Мейсон улыбается.
– Конечно.
Мы раздеваемся в тишине моей комнаты. Я ненадолго захожу в ванную. Умываюсь, смотрюсь на свое отражение. Это все та же я. Те же рыжие волосы. Те же зеленые глаза. Лиса Монтгомери. Внебрачная дочь ректора Вейланда. Хорошая студентка. Девушка, которая умеет веселиться. Девушка, которая часто улыбается. Девушка, которая имеет тайны. Девушка, которая боится оставаться наедине со своими мыслями.
Я открываю дверь, чтобы вернуться в спальню. В комнате почти темно – неяркий ночник у кровати дает мало света. Мейсон уже в постели, сидит, прислонившись к изголовью. Он мне улыбается, но улыбка меркнет, когда он видит мое лицо.
Я в нерешительности топчусь в дверном проеме, разглядывая свои руки.
– Лиса? – зовет меня Мейсон. – Детка, в чем дело?
– Я однажды… Я тоже была… – Я не могу подобрать слова, но больше не могу молчать. Я должна сказать ему, хотя мне до ужаса страшно. Я не знаю, как он это воспримет, и что будет думать обо мне, но дальше не могу скрывать от него правду. Хочу, чтобы он узнал меня даже с этой уродливой, неприглядной стороны.
– Лиса? – В голосе Мейсона тревога. Он поднимается и походит ко мне. Я вынуждена поднять голову, чтобы смотреть ему в глаза. – Что ты хочешь сказать мне?
– Я забеременела, когда мне было пятнадцать, – на выдохе произношу я.
Лоб Мейсона хмурится. Он ничего не говорит, но я вижу, что это не то, что он ожидал услышать. И это не самое худшее, что ему еще предстоит узнать.
– Мама отвела меня в женскую клинику и мне сделали аборт. Прошло много лет, я почти не думала об этом, но сегодня… – Я пожимаю плечами: сегодня все мое прошлое догнало меня. Я считала, что убежала достаточно далеко. Но, наверное, нет.
– Пятнадцать? Тебе было пятнадцать? – У него хриплый, выдающий растерянность, голос.
Я киваю:
– Тогда я только вернулась из приюта. Я была там, пока мама проходила лечение.
– Это был парень из приюта? Отец ребенка?
Я снова киваю, но молчу.
– Ты сказала ему? Он знал?
Я качаю головой. Желание Мейсона знать – нормально. Я бы предпочла не говорить с ним об этом, но это мое прошлое. Если я хочу честности от него, тогда должна быть честна с ним.
– Я его больше никогда не видела, – тихо отзываюсь я. Чего я не говорю, так это того, что покинув приют, я боялась – до холодного пота боялась встретить Таннера. Где угодно. И когда уехала из Сент-Луиса, только тогда смогла побороть этот страх.
– Но… – Мейсон проводит рукой по шее, озадаченно сведя брови вместе. – Он был твоим первым парнем? Парень из приюта?
Я медлю с ответом. Я не знаю, как именно назвать человека, который грубо отнял мою невинность. Моим первым парнем – тот, которого я привыкла считать таковым – был Уилл. Я училась не первом курсе университета, а он на втором. Между нами возник роман. Все было типично: встретились на студенческой вечеринке, стали встречаться. Мы были вместе восемь месяцев и разошлись тихо и мирно. С Уиллом было классно. Несмотря на то, что он стал первым парнем, с которым я занялась сексом после Таннера, эта часть отношений никогда меня не пугала. Естественно, сперва было волнительно, но я не цеплялась за прошлое и не видела в каждом парне возможного Таннера Хьюза.
– Мы не были парой, если ты об этом. – Волнуясь, я провожу языком по губам. – Но да, он был первым. К сожалению, это был он.
Я отвожу взгляд и, обойдя Мейсона, подхожу к кровати. На улице уже совсем светло.
– Надо поспать.
Я делаю попытку улыбнуться. Нервничаю и конечно, он это видит.
– Я просто пытаюсь понять, что произошло. – Мейсон смотрит на меня, ожидая, что я объяснюсь и проясню для него моменты, которые повисли в воздухе, но не были озвучены. – Ты спала с парнем, который тебе даже не нравился? – Он делает несколько шагов в моем направлении. – Что произошло, Лиса? Почему это случилось?
– Я не спала с этим парнем. – Я поднимаю глаза к потолку, сдерживая слезы. – Он… Он не оставил мне выбора. Или заставил поверить, что выбора нет. Теперь уже неважно.
Я обхватываю себя руками и, поджав губы, смотрю на Мейсона.
И я вижу этот момент. Момент, когда он понимает. И мне даже становится его жалко. Правда поражает. Тяжестью ложится на душу. Может мне не стоило ему говорить? Что, если это было эгоистично с моей стороны?
