Помощи ждать не откуда.
Я всецело, абсолютно и безоговорочно принадлежу ему. Против своей воли, но никого это не волнует.
У меня не может быть своей воли, потому что как он и сказал — я ничто. Сейчас именно так и было.
Будет ли когда-то иначе?
Больше я в это не верила. Он отобрал у меня последнюю надежду, заставив полностью поверить в его жестокие обещания.
Когда он кончил, излившись в меня, встал и, восстанавливая дыхание, стал застегивать свои брюки. Он оставался одетым, в то время как я полностью обнаженная, как физически, так и морально, лежала на ковровом покрытии, немигающим взглядом уставившись на свои скрюченные пальцы.
Присев возле меня, он снял свой ремень с моей шеи, после чего выпрямился, оставляя меня в распластанном положении.
Сквозь полуприкрытые веки я видела его идеальной чистоты черные ботинки перед своим лицом.
Интересно, если я притворюсь мертвой, он уйдет?
Впрочем, проверять мне не пришлось. Скоро он ушел, а я еще долго продолжала лежать в своей полусогнутой позе, слыша звенящую тишину в воспалённом мозгу.
Я была сломана. На этот раз это ему удалось.
29 глава
Мне снился сон. Такой реальный, настоящий, но тем ни менее, я понимала, что сплю. Или мне просто казалось, будто я смотрю старую запись.
Не знаю точно.
Мне семь или восемь лет. Трудно определить. Я сижу в нашей маленькой гостиной старого дома, в котором живу с мамой. За окном темно, скорее всего, уже поздняя ночь. Но я не сплю. Мне кажется, что под моей кроватью кто-то есть, и я боюсь оставаться в своей комнате. А к маме нельзя, мама не одна и если я потревожу ее, она очень разозлиться.
Мама всегда злиться, когда я не сплю и выхожу из своей комнаты, когда у нее гости.
Но я все же ослушалась и спустилась вниз, чтобы посмотреть телевизор. С ним мне не так страшно, потому что так я не чувствую себя совсем одной.
Из мамочкиной комнаты я слышала ее смех, когда на носочках пробиралась к лестнице. Надеюсь, завтра у нее будет хорошее настроение, и мы сходим в зоопарк. Мама уже давно обещала, что мы сходим, но каждый раз у нее находились более важные дела.
Мне сильно захотелось молока и, хотя я боялась, что могу привлечь маму и ее нового друга своим шумом, все же пошла на кухню и взяла себе стакан молока с печеньем, а после, стараясь не дышать, вернулась в гостиную. Звук на телевизоре уменьшила до минимума.
Пусть мамочка думает, что я послушалась ее и легла спать, и тогда может быть, мы все же пойдем в зоопарк.
Я сижу долго, смотря одну передачу за другой. Но спать мне не хочется. Я боюсь, что если усну, то монстры, которые живут под моей кроватью, заберут меня к себе.
Мамочка сказала, что если я не буду слушаться ее, то монстры обязательно утащат меня в свое подземелье.
Я боюсь монстров, но все равно иногда не слушаюсь мамочку.
На лестнице послышались шаги, но я знала, что это не мамины. Она ходит шумно и торопливо. Эти же были спокойными, не суетливыми, и под ними наша старая лестница не скрипела так ужасно.
Это был мамин новый друг. Он вошел в комнату и заговорил со мной. Прежние мамины друзья никогда не разговаривали со мной, только делали вид, что меня нет.
Он другой. Взрослый, но моложе остальных. Те настоящие старики. У него добрые глаза и голос приятный, не такой противный и резкий, как у других.
Он мне нравится. Но мне грустно, потому что я знаю, что больше его никогда не увижу. Мамочкины друзья редко появляются больше одного раза.
Он называет свое имя, но я никак не могу его расслышать. Его губы открываются, но я не слышу. Будто на одно короткое мгновение мой слух пропал.
Я рассказываю ему про монстров, которые живут у меня под кроватью, и он убеждает, что монстров не существует.
Я ему верю. Он не похож на обманщика. Впервые я думаю, что мамочка, возможно, все выдумала, чтобы я послушно себя вела.
А потом он говорит, что ему пора идти. Мне грустно, и я хочу попросить его побыть со мной еще чуть-чуть. Я не хочу оставаться одна. Одной быть не весело и грустно.
Но я молчу, потому что если мамочка нас увидит, то разозлиться, а мне очень страшно, когда мама злиться на меня. И поэтому я молча смотрю, как он уходит, как дверь нашего маленького дома закрывается за ним и знаю, что больше никогда его не увижу.
Я прижимаю своего плюшевого медведя к груди, вновь возвращаясь к развлекательной викторине на экране.
Если герои реальны, то я знаю, как выглядит один из них.
* * *
Я проснулась с пульсирующей головной болью. Не знаю, который сейчас час, но за узкими окнами подвала темно. Тусклая лампочка под потолком служила единственным источником света. Я не стала ее выключать, потому что здесь мне и так не по себе, а уж в полной темноте…
Морщась, спустила ноги с кровати, направившись в ванную. В горле пересохло и хотелось в туалет.
Цепь тащилась следом, но к ней я уже стала привыкать.
Не должно ли это настораживать?
Сделав свои дела, я уставилась на свое отражение в небольшом зеркале. Выглядела я, по меньшей мере, ужасно. Лицо осунулось, вокруг губ залегли глубокие линии — хотя может это лишь игра моего воображения? — глаза украшали темные тени. Волосы спутались и напоминали мочалку. Губы пересохли и потрескались.
Приподняв край свитера, я обнаружила отчетливые синяки на бедрах и талии — следы его рук. Отодвинула широкую горловину — такие же следы имелись на груди. Умывшись холодной водой, я воспользовалась найденной тут же щеткой и, кривясь от неприятных ощущений, привела волосы в сносный вид.
Впрочем, для чего? А вернее — для кого? Кого волнует, как я выгляжу? Меня больше нет, а ему чем хуже, тем лучше. Потому что отчетливо проступающие на моем лице страдания только питают его болезненное желание причинить мне муки.
Я не хотела видеть то, в кого превратилась. Это замученное, затравленное существо в отражении не вызывало ничего, кроме жалости и недоумения.
Как я дошла до такого?
Вздрогнув, я швырнула щетку в белоснежную раковину и, отвернувшись, опустилась на кафельный пол. Если мой разум еще не подводит меня, я была здесь ровно сутки. Но по внутренним ощущениям казалось, долгие недели, если не месяцы.
Сколько мне придется пробыть в этом месте? Сколько я выдержу, пока не сойду с ума?
После того, как он ушел сегодня, мне казалось, что я уже перешагнула за грань разумного. Долго лежала на полу, в состоянии прострации, полного безучастия к своей судьбе. Не знаю, откуда взялись силы все же собрать себя в кучу, но я заставила себя подняться.
Мне казалось, что меня раздробили на миллион осколков, и как не склеивай, цельной больше не буду. Всегда будет не хватать нескольких кусочков, без которых прежней не стать. Что-то умерло во мне и, осознавая это, мне хотелось безудержно, безостановочно плакать.
