— Это психиатрическая лечебница! Ты. Упрятал. Меня. В ПСИХУШКУ!
— Это реабилитационный центр, здесь пациенты наблюдаются в период ремиссии, — поправил отец без уверенности в голосе.
— Это психушка! — девушка не понимала, что происходит. Почему это происходит с ней. Вцепилась в подлокотники.
Отец поджал губы, скривился. Совсем как тогда, на кухне, когда Ане было семь. Процедил сквозь зубы:
— Это. Санаторий. И ты пробудешь здесь под наблюдением Андриса Александровича хотя бы на время диагностики.
— Да что происходит вообще? Я НЕ СУМАСШЕДШАЯ! — Анна заорала так громко, что из окон начали выглядывать другие пациенты. Странные, по-детски любопытные лица, но равнодушные и пустые. На дорожке показался главврач:
— Ну что вы, что вы, Анна Олеговна, — благодушно причитал он, давая знак отцу, чтобы удалился. Девушка подскочила с кресла — нужно бежать за ним, нужно вырваться из этого душного места! И тут же крепкие мужские руки перехватили её железной хваткой, сцепились обручем на груди: — Тихо, тихо, не заставляйте меня применять силу к вам, Анна, — шептал медик в ухо, прорываясь через застилающий пеленой ужас: сгорбленная фигура отца мелькнула за поворотом кипарисовой аллеи и исчезла.
Сделав резкий выпад вперёд и одновременно ударив «нападавшего» локтём под дых, она пустилась за отцом. Два огромных прыжка, и вот она в чёртовой беседке. Ещё два прыжка — и она перемахнула через бортик, бросилась в кусты.
— Держите её! — возня за спиной, шелест гравия и хруст ломающихся веток. Девушка прибавила скорость, отчётливо понимая, что совершенно не знает, куда бежать: все дорожки одинаковые, заботливо друг с другом переплетённые, упирающиеся в глухой забор высотой под два с половиной метра. Через такой не перемахнёшь без специального снаряжения и подготовки. Значит, нужны ворота. Ворота ведут в город, на трассу или шоссе. Значит, можно ориентироваться на звук автострады. Она остановилась, прижалась к стволу и замерла, прислушиваясь. Птичий гомон, шум листвы, голоса людей совсем рядом, дыхание моря справа. Звук автомагистрали не доносился.
И тут внезапно: пронзительный визг тормозов, звон бьющихся фар и отборный мат. Она бросилась в том направлении. Сердце билось тревожно. Озираясь и оглядываясь, Анна припустила через кусты.
7
— Вот она! — Два санитара бесцеремонно скрутили её, вывернули руки. Анна попробовала отбиваться, лягнула одного, попыталась укусить второго. И тут же почувствовала пальцы на затылке: грубая рука железной хваткой вцепилась в дреды, дёрнула вверх, словно тряпичную куклу. Девушка взвизгнула и замерла. Дыхание перехватило. Боль стала нестерпимой.
Девушка обмякла, сползая на белоснежный гравий, безвольно растеклась по нему.
— Паша, Толя, ну что же вы так жёстко, — бархатистый голос справа. Анна не видела подошедшего, но по голосу безошибочно узнала главврача. Острые носки его дорогих парусиновых туфель замерли у лица.
Санитар виновато пробормотал:
— Так лягается, Андрис Александрович…
— И кусается, — дополнил второй.
— Она не здорова. Причинять боль пациентам — непростительно, — увещевал главврач. — Она никуда не убежит… Не убежите же, Анна Олеговна? — он присел на корточки и заглянул в её лицо. Анна вымученно моргнула, глаза застилали слёзы. Главврач торопливо ответил за неё: — Не убежит. Видите. И кусаться не будет, и лягаться. Она же не лошадь…
Последнее было сказано уже поднятой за шиворот девушке, но санитары так и держали её, не отпуская запястья. Анна почувствовала болезненный укол в плечо, судорожно сглотнула и застонала. Голову сдавило темнотой, а в висках пульсировали тревожные крики чаек.
— Куда её? — в ватном полумраке голос одного из санитаров.
— Во второй корпус. Сестра уже приготовила для неё палату, — главврач неторопливо направился к административному зданию: Аня слышала его удаляющиеся шаги, кажется, все ещё кричала и просила её отпустить. Но даже сама не слышала своего голоса. Язык не поворачивался, стал тяжёлым и сухим. Мысли спотыкались, путались. Кружились, цепляясь за одну и ту же фразу: «могуть тя спасти».
Она проснулась посреди ночи.
Тревожно ощупав себя, обнаружила вместо привычной одежды мягкую пижаму. Тесная одноместная палата. Прикрученные к полу кровать и тумбочка, встроенный шкаф. Выключатели снаружи, за запертой на ключ дверью. Сквозь ажурные решётки на окнах заглядывает любопытная луна. Анна металась, меря клетку шагами. Стучала в дверь, кричала. Минут через пятнадцать пришла заспанная сестра, строго предупредила что, если Аня не успокоится, вызовет медбратьев.
— Они тебя быстро угомонят, — бросила через крохотное окошко в двери и ушла: Аня слышала ее шаркающие шаги в пустынном коридоре и на лестнице, бессильно сползла на пол, вцепилась зубами в костяшку указательного пальца, давя в себе вой.
Так страшно ей ещё никогда не было.
Она не страдала никакой формой фобий, не боялась ничего и никогда. Но оказаться здесь, без средств связи, запертой собственным отцом… Её ведь даже искать никто не станет. Кому она нужна кроме мамы? А мама уверена, что она с отцом.
— Господи, за что мне это, — всхлипнула.
Руки, кожа на щиколотках, нещадно болели. Девушка подтянула брючины, всмотрелась: сине-багровые с кровоподтёками следы, симметричные и одинаковые на обеих ногах, шириной около пяти сантиметров. На запястьях такие же точно следы. Получается, пока она была без сознания, ее связывали? Зачем? Анна сдёрнула с себя верх пижамы, осмотрела тело. Холодные пальцы нащупали на рёбрах застарелые рубцы. Длинные, с неровными краями. Пять с одной стороны, семь с другой. Аналогичные шрамы обнаружились на предплечьях.
— Откуда это? — Она готова была дать голову на отсечение, что вчера этого ничего не было. Выходит, появилось сегодня.
Если это с ней сделали, пока она была под действием снотворного — или что там ей вкололи — следы должны были быть свежими. Они и болели бы иначе.
Анна передвинулась к окну, поставила ногу на батарею, подставив щиколотку единственному источнику света — луне. Присмотрелась внимательнее.
В синеватом свете кровоподтёки выглядели особенно жутко: кожа местами взбугрилась, опухла, под ней скопилась бурая жидкость. Анна собрала её на палец, осторожно надавив на рану, понюхала: кровь. Это, без сомнения, кровь…
Девушку не отпускала мысль, что все это — детали одной глобальной фальсификации. Правда, не понятно, кто её затеял и зачем. Она — не наследница огромного состояния, не обладательница редкого дара или артефакта…
Оглянувшись на дверь, девушка стянула с себя пижамные брюки. В груди похолодело, кровь прилила к вискам: ноги оказались исполосованы, изуродованы от бёдер до икр. Жуткие почти черные синяки, царапины, застарелые ссадины и шрамы от порезов.
— Да что это?! — Девушка села на кровать, схватилась за край одеяла, устало натянула на его на макушку и поджала колени к подбородку. Тело било мелкой дрожью, как от холода, в голове — туман, перед глазами — увечья. И понимание, что это не могло с ней произойти за несколько часов, пока она спала.
