Светлый, заполненный солнцем и прохладой, он скорее напоминал будуар молодой красавицы, чем кабинет врача-психиатра. Бежевая мебель, перед кушеткой — ярко-красный ковёр с высоким ворсом, капелька восточного колорита в напольных вазах и диванных подушках. И бессменная улыбка хозяина всего это уюта.
— Спящая красавица, позавтракала уже? — он стоял у столика с громоздкой кофемашиной. — А я замешкался с назначениями, только сейчас кофе пить буду, — Андрис Александрович кивнул на чёрный корпус аппарата, от которого уже исходил тонкий аромат дорогого кофе. — Присоединишься?
Анна помнила о воспитании и о том, что невежливо напрашиваться на угощение. А ещё подумала, что ей сейчас бы следовало предложить зайти позднее, когда доктор будет готов с ней поговорить. Но аромат хорошего кофе оказался сильнее.
Девушка кивнула и закусила губу.
Психиатр довольно хохотнул, сделал приглашающий жест:
— Устраивайся, где тебе будет удобнее.
Анна выбрала широкое кресло у окна. Андрис встал из-за стола, направился к кушетке, чтобы взять с неё квадратную подушку с шелковыми кистями на углах. Подошёл к Анне:
— Разрешите, вам так будет удобнее, — галантно подсунул подушку под спину девушки.
От скользящего касания загорелись уши, в груди стало мало места, словно сердце во много раз увеличилось в размерах и забилось часто-часто. Тревожно-тревожно.
Анна опустила глаза, тихонько выдохнула.
Доктор расположился напротив, с наслаждением и интересом разглядывая гостью. Неловкая для Анны пауза его, кажется, забавляла — ироничная улыбка не сходила с его губ, а в глазах словно искрились бенгальские огни.
— Что расскажешь мне, красавица? — наконец спросил он.
Анна смутилась ещё больше, покраснели не только уши, но и щеки, и шея. Девушка дотронулась прохладной ладонью до ворота больничной рубашки.
— Можно ли мне вернуть мою одежду? Я неуютно себя чувствую в больничной пижаме.
Андрис понимающе кивнул:
— Конечно, я передам твою просьбу отцу. А кое-что могу отдать прямо сейчас, — сказал он, возвращая ей наушники с плеером. — Но вообще я надеюсь, ты понимаешь, что я спрашивал тебя не об этом…
— А что говорить, я не знаю, — пробормотала, уже сожалея, что не убежала, оставив ослепительного врача пить свой обжигающий кофе.
— Ну, расскажи, например, что тебя так напугало накануне, — бенгальские огни в голубых глазах сменились профессиональным блеском, Андрис весь обратился в слух.
Девушка смутилась, вжалась в кресло.
— Я не помню.
Андрис ободряюще кивнул. Кофемашина тихо сообщила о готовности кофе, мужчина встал.
— Знаете, Анна, это нормально, что вы не помните себя в состоянии стресса, — он неожиданно перешёл на «вы», налил две чашки ароматного напитка, достал вазочку с сахаром и крохотную ванночку со сливками. — Вы предпочитаете чёрный или со сливками?
— Чёрный, если можно…
— Отчего нельзя. В этом мире можно почти все, вы не находите? — Он подал изящную чашку девушке, блюдце дрогнуло в её руках, когда он невзначай коснулся девичьих пальцев. — Мы живём в век Великой Вседозволенности. Нам открыты все возможности. Распахнуты все двери. Стёрты все границы. Знаете, Анна, мой дед был мельником. Он даже не умел писать своё имя. Мой отец стал учителем в сельской школе, почётная, но финансово скромная профессия. Я стал психиатром. С обширной практикой и частной клиникой в Вильнюсе. И это стало возможно благодаря веку Вседозволенности. Так что не стоит стыдиться своих инстинктов. Черный кофе — это такая малость.
Он вернулся на своё место, с комфортом заложил ногу на ногу и отпил крохотный глоток.
Анна пригубила горьковато-терпкий напиток, поморщилась: такого крепкого она, пожалуй, ещё не пила, к щекам немедленно прилила кровь.
— А почему вы здесь? Если у вас клиника в Вильнюсе?
Он пожал широкими плечами.
— Здесь удивительный климат. Всегда мечтал иметь дачу на Чёрном море. Но я и отдых — понятия почти несовместимые. Так появился санаторий «Робкая звезда». Здесь я бываю только летом, с конца мая до середины июля. Иногда приезжаю в октябре, чтобы посмотреть, как замирает море перед сезоном штормов.
Он говорил, безмятежно покачивая носком начищенного до зеркального блеска ботинка, всем своим видом излучая уверенность и спокойствие. Анна наблюдала за ним исподтишка, что-то растекалось в груди горячей карамелью. Наверное, так же стонало сердце у тех девчонок, что выпрыгивали на сцену, стремясь к Скату и Слайдеру.
Она невольно вспомнила, примеряя на себя, то чувство всепоглощающей любви, которое мучало её ночами, оживила образ незнакомца на фоне солнечных бликов и поняла, что это томление — то самое, что заставляет словно умирать и распадаться на молекулы. Нервно сглотнула, отгоняя наваждение. Андрис что-то говорил, смотрел с интересом, немного удивлённо и снисходительно. Анна едва не перевернула на себя чашку:
— Что? Простите, я немного задумалась, — созналась, покраснев.
— Я говорю, что тебе придётся вспомнить всю ночь. Я буду задавать вопросы, ты отвечать, — он снова перешёл на «ты». — Это нужно, чтобы я смог тебе помочь, и чтобы ты скорее вернулась к своим делам. Твой отец упоминал о каком-то конкурсе. Расскажи мне.
И Анна рассказала. Андрис слушал увлечённо, иногда улыбался, понимающе кивал, словно ему и в самом деле было интересно. В его руках вместо чашки кофе оказался блокнот, в который он незаметно вносил какие-то заметки. А девушка все больше открывалась, и вот уже протягивала ему святое — наушники с музыкой, той самой, к которой ей ещё предстоит написать слова. Возможно, они будут о любви. Нет, теперь она точно знала, что непременно о любви. Андрис чуть наклонился вперёд, охотно подхватил белые провода, вставил в ушные раковины, прислушался. На лице застыло удивление. Поднял глаза, когда на шестнадцатом такте барабанный ритм обрашился мощно и беспросветно, словно цунами.
— Так ты что же, рок-певица? — казалось, он только сейчас осознал то, о чем она твердила уже четверть часа. Анна кивнула. — Ты крута, должен сказать. Я сколько ни пытался, не могу отличить ноту ля от ноты до.
Анна засмеялась:
— Зато у вас наверняка есть другие таланты!
— Есть, — он странно на неё посмотрел. От этого взгляда ей стало жарко и неловко. Словно она осталась без одежды. — Но я поведаю тебе о них после того, как ты мне все расскажешь о прошедшей ночи.
Анна растерялась, смолкла, поникла… Стала вслушиваться в слова Андриса.
— Итак, разразилась гроза, страшная, удивительная, каких не бывает в крупных городах. Небо словно сошло с ума, в темноте горят всполохи. — Он возвращал ее в минувшую ночь, говорил увлечённо, горячо, ломая последние преграды. Аня чувствовала, как все мысли застилает паника. А психиатр методично и безжалостно подбрасывал все новые образы, новые подробности ночи, которую она старалась забыть. — Огненные языки, холодные, как сам адов огонь. Гром пробивает сознание, от каждого удара ты вспыхиваешь и дрожишь, как от пощёчины. Не в силах сдерживать страх, ты выскакиваешь из укрытия — единственного места, где бы ты могла остаться защищённой — и вот уже гроза полыхает над твоей головой. Страшные образы выбрасываются из темноты… Кто был там, в твоих кошмарах?! Кто терзал тебя? ГОВОРИ!
