Ты во власти дивной силы
Этой юной красоты,
Взгляд, и ласковый и милый,
Непрестанно ловишь ты.
Захочу я с ней расстаться,
Убежать, чтоб не встречаться, —
Ноги сами, рад — не рад,
Ах, несут меня назад.
Это было больше, чем хорошо. В классе стояла мертвая тишина.
И меня на нити тонкой,
Что никак мне не порвать,
Держит юная девчонка,
И безволен я опять:
Должен жить в очарованье,
Под ее попал влиянье —
Перемены впереди.
Ах, любовь, освободи.
Кажется, у учительницы запотели очки.
Обхватив себя руками, я пыталась успокоить бьющуюся в груди большую птицу. Вот-вот она сломает мне ребра. Как это возможно? Такое признание невозможно расчислить холодным разумом. Значит, где-то есть девушка, к которой этот угрюмый и злой парень может испытывать нечто похожее на любовь?
Я чувствовала себя оглушенной неожиданным открытием. Но меня быстро вернули в реальность несколькими холодными словами:
— Покахонтас, ты неплохо поиграла со словами, но подлинного чувства не передала. Так что занимайся тем, что у тебя получается действительно хорошо… пеки печенье.
В последнее время над такими шутками хихикала только Хили с подружками. Ладно, мне осталось продержаться шесть месяцев.
* * *
Продержаться я смогла только до конца занятий.
Из шкафчика на меня вывалился поток мусора: использованные салфетки, пакетики от чипсов, банки из-под колы, даже упаковки от презервативов. Зато ни сумки, ни учебников, ни личных вещей — ничего, кроме тетрадей, что были у меня в руках. Ну, что ж, надо признать — один несомненный талант у меня точно был. Я умела бесить идиотов.
И они в очередной раз напомнили, кто я такая и откуда. Как-будто я могла это забыть. Но взамен мне оставили кое-что полезное: след, тяжелый, почти материальный от густого запаха туберозы, амбры и мускуса.
След оборвался у ног Джокера ван Хорна, стоявшего у стены двухэтажной пристройки, последние лет двести использовавшейся в качестве подсобного помещения. Моя сумка валялась на земле около его сапог, а на плече у него висела тесно прижавшаяся Хили Холбрук. Ее запах пропитал его насквозь.
То, что он держал в руках заставило меня задохнуться от гнева. Рысий коготь, сердолик и старая бирюза, связанные двадцатью узлами — амулет, который поможет маленькому Чарли Вудмену навсегда позабыть о лекарствах, ингаляторе и прогонит черного человека, приходящего перед рассветом, чтобы сесть ему на грудь.
Я подняла сумку, а потом выпрямилась и протянула руку к амулету. Джокер, не сводя с меня взгляда поднял его чуть выше. Хили наблюдала за нами с жадным любопытством. Я стояла молча, ожидая, когда коготь на шнурке опустится в мою ладонь.
— Попроси, Покахонтас, — негромко приказал Джокер. — Просто попроси… — и еще тише: — … что угодно.
Я по-прежнему смотрела ему за плечо. Пусть ему принадлежат семьдесят крейцеров в каждом далере, что обращается в Соноре, а у меня нет ничего, я, несмотря ни на что, выполняла свое обещание: не видеть, не замечать, не разговаривать.
Зато он не побрезговал использованной туалетной бумагой, чтобы заставить меня выпрашивать у него вещь, что и так была моей собственностью. Наверное, все презрение, которое я чувствовала в тот момент, отразилось на моем лице, потому что Джокер вмиг поджал губы, отвернулся и резким движением закинул амулет на крышу подсобки.
Я повернулась, чтобы обойти его.
— Теперь иди просить ключ у уборщика, раз такая гордая, — хихикнула за моей спиной Хили.
Я ни разу за два месяца не ответила на грубость этой дурочки, даже не намекнула, что наслышана о той опиумной дыре на улицей красных фонарей во Фриско, где появилась на свет ее мамаша, так теперь гордящаяся своей псевдоголубой кровью. А ведь все четыре мисс Ленорман, знавшие все обо всех жителях Лобо-дель-Валле на семь поколений вглубь времен, не скупились на подробности. В том числе и о подправленной дате в свидетельстве о рождении, позволяющей считать Хили рожденной в законном браке.
Но есть последний предел для отступления, за который невозможно, просто некуда поставить ногу.
Я подошла вплотную к стене и медленно провела по ней кончиками пальцев. Старый кирпич, местами выщербленный, с выкрошившимися от времени швами. Пожарную лестницу сняли из-за подростков, что повадились пить на крыше, а потом головой вниз спускаться на землю, минуя металлические ступени. На ее месте остались необрезанные штыри меньше дюйма длиной, но мне этого было вполне достаточно.
Вот мой подъем по совершенно гладкой стене уж точно показался бы подозрительным.
Я уронила сумку на землю, сверху на нее упала моя куртка и широкая клетчатая рубашка. Рядом пристроились кеды. Оставшись в джинсах-джоггерах и белой майке с узкими бретелями, я вытянула руку вверх и зафиксировала пальцы в трещине между двумя рядами кирпича. Помогая босыми пальцами ног, подтянулась, затем толкнула тело выше.
Полностью сосредоточившись на подъеме, я уже не отвлекалась на голоса внизу и очнулась только, когда плотная тень упала сверху на мое лицо и плечи.
Перегнувшаяся через парапет крыши широкоплечая фигура протягивала мне руку.
— Держись, Лина.
Глава 8
ЛИНА
Похоже, что сгоревший магазин в Санта-Монике Алфредо навещал всю неделю, потому что вечером в пятницу он, слегка побледневший и опухший, но все такой же элегантный, сидел рядом со мной на ступенях дома Амнерис, напряженно прислушиваясь к разъяренным крикам за дверью.
— Как сам? — Я старательно не замечала его красных, как у кролика глаз.
— На четыре по десятибалльной, — призрак вздрогнул, когда в доме грохнуло что-то большое и тяжелое. — Вот только стыдно за вчерашнее, но не помню перед кем.
Из-за двери донесся яростный визг.
— Кажется, там уже дерутся, — меланхолично прокомментировал Алфредо и болезненно поморщился.
Да уж, похмелье у привидения — это очень поучительное зрелище.
— Пойти разнять их, что ли? — Неуверенно предложила я.
— Думаешь, справишься?
— Ну-у-у, я знаю карате, дзюдо, айкидо, джиу-джицу и много других страшных слов.
Дверь широко распахнулась, с грохотом впечаталась в стену, и я едва успела вскочить на ноги, освобождая дорогу всклокоченной и разъяренной Летиции Уайт. Вслед за ней на террасу величественно выплыла Эмилия, с ног до головы увешанная драгоценностями, как индийская вдова на погребальном костре.
— Проклятая сука, да провались ты в ад! Чтоб тебя там изжарили до углей! Ты понимаешь, что теперь мы даже дом продать не можем. Все, все заберет банк!
